– Эти руки дали жизнь человеку из мрамора. – Он сжимает пальцы в кулаки. – А теперь они участвуют в войне, которая превратит людей в пыль.

Сколько я его знаю, Микель всегда боролся против коллег и покровителей, каменных плит, крыши часовни, Папы, а теперь и города, где должен выполнить работу. И я вижу, чего это ему стоит.

Еще один взрыв, громче.

– Пойдете с нами в Сан-Микеле-алле-Тромбе? Помолимся вместе? – спрашиваю я Микеля.

– Если проломят стены, оставайтесь внутри, слышите? – говорит он, и к нему возвращается мимолетная ярость.

– Пока они стоят, есть надежда, – говорит Лючио.

Микель не спорит.

– Я тоже останавливаюсь полюбоваться. Картиной, по которой вы обмираете, – говорит он, не глядя на меня, но все-таки различая. – Видите, он их любил. Женщин, я имею в виду. К лучшему или худшему.

В его тоне нет ни капли обычного презрения.

– Вы провели в церкви так много часов, созерцая эту картину. Недели или месяцы, если сложить, – говорит он, подняв палец, словно это преступление. – Может, картину мужа легче полюбить, чем его самого? – насмехается он.

Надо мной или над мужем, не знаю.

– Что вы за это время узнали? Разглядывая, размышляя? Нельзя так усердно изучать картину и ничего не сказать о том, что узнал!

– Полегче, старина. – Лючио встает на защиту. – Не в каждой картине урок.

Я часто наблюдала, как Микель унижает честолюбивого молодого художника.

– Что это за мазня? Ты привел дворнягу и она нагадила на холст? – прорычал он на подающего надежды молодого художника, принесшего рисунок в лоджию.

Тот не вернулся. Но сегодня впервые я съеживаюсь от его слов. Он смотрит на меня, теперь мягче.

– Вы так ничего и не ответили, – говорит он. – О чем вы думаете, когда сидите часами перед Святой Елизаветой и Девой Марией?

Я колеблюсь. Даже не знаю, пропустить вопрос мимо ушей или ответить.

– Я скажу вам, о чем вы думаете, – отвечает Микель. – Вы думаете, что у этих женщин есть то, чего нет у вас. Что у них есть тайна, которую вы жаждете узнать, но можете только предположить. Вы приходите к ним снова и снова не из-за красоты, а из-за муки, что у них что-то есть, а у вас этого нет. Эти мучения вас притягивают. То, что прошло и не повторится. Если вы уже страдаете, ничто вас больше не обидит.

– Пусть за ваше творчество вас называют il Divino, вам не дано знать, о чем думают женщины.