Вернувшись в Москву, Лёвенфельд нашел перевод на немецкий «Der Handschuh» (1888) и послал его в Ясную Поляну783. Ответ – не от Толстого, а от его супруги – доказывает, что подарок оценили: «Der Handschuh мы все прочитали, а моя сестра сейчас ее переводит. Определенно это довольно своеобразная книга»784. Толстой тоже внимательно ознакомился с пьесой Бьёрнсона и записал в дневнике: «Читал Der Handschuh. Хорошо»785. А спустя пару недель: «Почитал Биернсона – хорошо, очень трагично»786.

Под «трагично» Толстой, наверное, подразумевал полное одиночество бескомпромиссной идеалистки Свавы в конце пьесы. На следующий день после помолвки она узнает, что у будущего мужа Альфа была связь с замужней женщиной. Свава разрывает отношения – даже не потому, что Альф участвовал в супружеской измене, а поскольку он, в отличие от нее, не сохранил невинность до брака. Человек, которого она любила и уважала, оказался «грязным, отвратительным животным» и утратил ее доверие. Одновременно Свава узнаёт, что и у ее отца были отношения вне брака, которые мать прощала, глядя на них сквозь пальцы. Девушка впервые воочию убеждается в общепринятой двойной морали: от женщины требуется целомудрие до брака и верность в браке, а мужчине позволяется реализовывать собственное половое влечение как нечто естественное и неизбежное. Приняв радикальное решение порвать с женихом и отцом, Свава выражает протест против общепринятого взгляда на вопросы сексуальности. Молодые мужчины тоже обязаны проявлять самообладание и блюсти невинность до брака. Перчатка брошена.

Тенденциозная пьеса «En Hanske» подняла тему, которая до этого редко обсуждалась публично. Пьеса не отличалась радикализмом «Крейцеровой сонаты», но тем не менее это был шаг в том же направлении. Потребность в такой пьесе ощущалась и в России, и Татьяна Кузьминская, свояченица Толстого и частая гостья в Ясной Поляне, по его просьбе перевела «En Hanske» с немецкого. В следующем году перевод был опубликован в «Вестнике иностранной литературы» по рекомендации Толстого. Редактор журнала добавил, что на эстетический вкус гениального графа можно положиться787. Утверждение звучало спорно, но помогло обеспечить продажи.

В целом пьесу приняли хорошо – все, кроме четы Ганзен. Во-первых, датчанин и его русская супруга сделали собственный перевод с норвежского оригинала, во-вторых, немецкий перевод, по которому работала Кузьминская, основывался на последней версии текста Бьёрнсона (1886), которая, безусловно, была более удачной с точки зрения драматургии, действие здесь было ритмически ускорено, однако Ганзен и сам автор полагали, что финальная сцена вызывает у зрителя растерянность788. Финал ранней редакции, где Свава на вопрос матери, дала ли она какие-либо обещания Альфу, отвечает: «Возможно», допускал, что примирение молодых, вопреки всему, может состояться. Вторая же версия заканчивалась тем, что Свава уходит за кулисы, разгневанная словами Альфа о том, что все люди, и сама Свава в их числе, натуры двойственные, их действиями управляет не только рассудок, но и неконтролируемая спонтанная сторона. Ганзен прислал Толстому их перевод «Перчатки» (1892) с посвящением «Льву Николаевичу Толстому от любящих его А. и П. Ганзен»789. В предисловии Ганзен рассказывал об истории написания пьесы и утверждал, что готовность к компромиссу в оригинальной версии более привлекательна, нежели строгое осуждение, звучащее в последней редакции пьесы790.