Так, при оценке «дела Мибелли» Секретариат испаноязычных стран, одобряя строгие дисциплинарные меры, примененные расширенным пленумом ЦК КПУ, писал Пенелону: «В данном конкретном случае, судя по тому, что ты нам говоришь, имело место выступление Мибелли против партии и ее дисциплины» и предоставлял секретарю ЮАСКИ «свободу суждения на основе фактической информации» и право применить взыскания, если это будет необходимо, «вплоть до исключения или же ограничиться более легким взысканием (исключение делается для любых лиц, занимающих ответственные посты — временное исключение из партии)»[1018]. В Москве считали возможным идеологическое усиление КПУ в результате осознания «ошибок» Мибелли и не считали окончательным его изгнание из партийных рядов. При этом Буэнос-Айресу недвусмысленно намекнули на необходимость избегать слишком резкой постановки вопроса перед КПУ. Отношения Коминтерна и его южноамериканской структуры явно двигались по замкнутому кругу. Предоставляя Пенелону свободу суждений на основе фактической информации, в Москве вынуждены были доверять объективности и взвешенности его оценок, принимая на этом основании решения, часто носившие определяющий характер для последующего развития событий.

Изначально порочной была принятая с явной подачи ЮАСКИ идея об одинаковости недостатков в большинстве южноамериканских партий. Следовательно, и подходы к их искоренению могли быть одинаковы. Аргентинские товарищи были убеждены в том, что «новый организм» Коминтерна, как об этом заявил на VII съезде КПА (1925) секретарь партии П. Ромо, должен служить для «гомогенизации и координирования деятельности всех южноамериканских секций К.И.»[1019]. И отсюда был сделан вывод об универсальности аргентинской модели, которую можно мультиплицировать на всем континенте. Разнилась только техника воздействия. В Уругвае, положение в котором «известно», Секретариату рекомендовалось непосредственно вмешиваться в обсуждение проблем, в то время как в Чили, учитывая отсутствие достаточных оснований для вмешательства, считалось необходимым направление делегата ЮАСКИ в качестве представителя Коминтерна для подготовки последующей оценки положения Президиумом ИККИ.

В Коминтерне не могли не понимать ограниченность информации, поступающей не только в Москву, но и в Буэнос-Айрес. Получая сведения из разных источников (например, о деятельности коммунистической группы Эквадора из ЮАСКИ; от Р. Рамоса Педруэсы; непосредственно от СПЭ, переславшей письмо Коминтерну через французскую компартию), Секретариат испаноязычных стран констатировал недостаточность этой информации для составления точной картины рабочего движения страны: «Из письма Паредеса, следует, что в Эквадоре еще не существует компартии, в то время как мы знаем, что маленькая группа уже организовалась под именем коммунистической партии, помимо социалистической партии. Верно, что Интернационал еще не признал официально эту группу как свою секцию.»[1020] Но Москве на основании противоречивой информации предстояло решать судьбоносные для революционного движения Эквадора (и не только этой страны) вопросы политики, позволяющей осуществить «широкую перегруппировку сил в единственной организации», которая впоследствии получила бы официальное признание как компартия. Действовавшей внутри СПЭ группе коммунистов Южноамериканский секретариат должен был дать инструкции, сформулированные в ИККИ: не занимать в отношении коммунистических элементов, все еще пребывающих в соцпартии, и в отношении самой партии «сектантскую и экслюзивистскую позицию»; маневрировать для достижения унификации всех коммунистических сил; исходя из трезвого расчета «завоевать», если и не всю СПЭ, то по крайней мере «большинство этих сил, ее руководящий аппарат и ее газеты».