Пока посольство находилось в дороге, в Москве приняли оказавшееся роковым решение о размещении в городе польско-литовского гарнизона во главе с Александром Госевским. Недавно Б.Н. Флоря очень хорошо показал, что поиски временного размещения четырехтысячного отряда были связаны с готовившимся общим походом на Калугу против «вора». Могло быть и так, что поляков и литовцев разместили бы в Ново-Девичьем монастыре и в ближайших слободах, не вводя их в Москву. Однако такому развитию событий воспротивился патриарх Гермоген. И он был не одинок в своих опасениях. Когда 26 сентября Александр Госевский приехал договариваться с боярами о местах для постоя его войска, кто-то ударил в набат, призывая московских жителей защищаться от вступающего в столицу войска. Прошло еще несколько дней, потребовались боярские уговоры и ручательство Александра Госевского, что уже назначен командующий будущего войска, которое пойдет на последний бой с самозванцем. Патриарха Гермогена уже просто не послушались, а выговорили ему за попытку вмешательства «в земские дела», сказав, «чтобы смотрел за порядком в церквях, а в земские дела не вдавался, так как перед тем никогда того не бывало, чтобы попы государскими делами распоряжались»[557]. Поначалу все было так, как обещали начальники польско-литовских отрядов. Последним делом гетмана Станислава Жолкевского в Москве стала выработка правил, по которым должен был жить гарнизон: «Гетман приказал тщательно наблюдать за тем, чтобы наши не заводили ссор с москвитянами; постановил судей как из наших, так и из москвитян, которые разрешали всякие споры; наши жили так смирно, что бояре и чернь, знавшие своевольство нашего народа, удивлялись и хвалили, что мы жили так спокойно, не причиняя никому малейшей обиды»[558].

Начавшиеся смоленские переговоры быстро показали участникам посольства, что их здесь ждали для того, чтобы они прежде всего помогли уговорить смоленских строптивцев сдать город победителю Сигизмунду III, а потом уже решать другие московские дела[559]. Глава обороны Смоленска боярин Михаил Борисович Шеин был дальновиднее и осторожнее Боярской думы в Москве и отказывался впускать в смоленскую крепость польских и литовских людей до выполнения договоренностей «со всею землею» о призвании королевича Владислава на русский трон. После переговоров под Москвою с прямым и честным гетманом Станиславом Жолкевским, отвечавшим за каждое свое слово, «великих московских послов» ждал совсем другой прием во враждебном лагере под Смоленском. Сенаторов и королевских советников они тоже увидели других (тех самых, кто выжил гетмана Жолкевского из королевской ставки). Оказывается, московских митрополитов и бояр считали просто холопами, приехавшими униженно просить своего повелителя короля Речи Посполитой: «Пришли есте не с указом, а к указу и не от государя пришли есте с челобитьем, а от Москвы к государю нашему, и что государь вам укажет, то вы и делайте». Когда не помогло прямое давление на послов, то королевская сторона решила опереться на грамоты Боярской думы, уже попавшей под ее контроль и призывавшей воеводу Михаила Борисовича Шеина вместе с смольнянами выполнить условия короля и впустить в Смоленск иноземную армию. Но здесь глава посольства боярин князь Василий Васильевич Голицын проявил стойкость в отстаивании принципа преимущества решения земского совета перед указом Боярской думы: «надобно ныне делати по общему совету всех людей, а не однем бояром, всем государь надобен»[560].