– Он с ума сошел! – вырывается у меня.

– Кто? – интересуется Катушкин.

– Машинист!

– Шибко взял, верно. Но это, знаете, хорошо. Паровозы тут, говорят, такие, что с ними невозможно медленно ходить: сейчас же с рельс слазят.

Начав с паровозов, Катушкин продолжает говорить обо всем. Говорит без умолку, громко, заполняя своим басом притихший вагон.

Экскурсанты, прислонившись друг к другу, закинув головы, роняя их на руки, – стараются уснуть. Сложивши себя ножницами, безмятежно дремлет Ананий Алексеевич, который умеет, кажется, спать даже стоя. И только одна боязливая барышня из Тетова бодрствует: по-прежнему держит в руке зажженную свечу, охраняет ее шатким огнем свою девичью честь.

Нужно заснуть, наконец. Катушкин, слава Богу, смолк. Положить голову на окно? Нет, не выйдет. Откину к стене… Бьется сзади доска, но следует плотнее прижаться… Где вы, былые плацкарты? Купе? Постельное белье ненавистного самодержавия? Эти ноги, ах эти ноги… Куда протянуть? Петербург – Москва – Харьков – Севастополь… Одесса – Петербург… Петербург – Киев… Звонок проводнику… «Что угодно?» «Приготовьте постель». «Уже изволили ужинать? Разрешите плацкарту и билет, чтобы контроль не тревожил»… И пружинный диван… И простыня и одеяло… И как младенца укачивает… Будто няня. Няня, где ты? Хоть бы на мгновение выпрямить ноги… Дать отдых спине… Преклонить голову… Няня!

* * *

– Эй, эй, абрикосы! Подь сюда!

Испуганно раскрываю глаза. Это кричит, высовывая голову в окно, Катушкин. Уже светло. Мы стоим на станции Тетово, в живописной зеленой котловине. Вдали, на севере, под голубою туманной вуалью стоять у неба вершины Шар-Планины, хранящей до сих пор в складках расселин остатки весеннего снега.

– Хотите? – ласково тычет в лицо пакетик с абрикосами Катушкин. – Кажется, дрянь, зеленые, но против твердого желудка отлично. У вас как?

– У меня?.. Спасибо, ничего. Нет, нет, не буду. Боюсь.

Катушкин не ест, а глотает. Оголенныя косточки одна за другою выскакивают изо рта, со свистом несутся в окно. Однако, в промежутках между абрикосами, когда мы уже тронулись с места, Катушкин успевает сообщить, что с нами едет в отдельном вагоне патруль на случай нападения качаков, и что сейчас, вслед за Тетово, начнется крутой подъем на высоту около полутора тысячи метров.

– Для любителя одно удовольствие, – причмокивает он. – Все по обрывам и по обрывам… Черти немцы! Умеют, все-таки, дороги строить. Заняли Охрид, согнали военнопленных, – наши, русские, тоже были, – и в три каких-нибудь месяца дорогу до Скопле сварганили.

– А вы ездили тут раньше? – тревожно спрашиваю я.