Именно этот вопрос обсуждал на пленарных заседаниях 27 и 28 февраля Парижский парламент. Перед зданием Дворца Правосудия проходили манифестации под противоположными лозунгами. Одни кричали: «Долой переговоры! Пусть нас ведут на Сен-Жермен!», другие в ответ: «Хлеба и мира!». «Я думаю, что и те, и другие крики были инспирированы (suscité)», — записал рассудительный д'Ормессон[732].

Вечером 27 февраля вожди «военной партии» собрались на совещание. Они видели, что парламент склоняется к тому, чтобы пойти по пути примирения и не знали, что делать. Д'Эльбеф и Бофор были решительно настроены на срыв переговоров. «Самое меньшее, что нужно сделать, — полагал месье д'Эльбеф, — засадить целиком весь парламент в Бастилию»[733]. Бофор считал, что он и Гонди вполне могли бы использовать свое влияние на народ, чтобы поднять толпу против судейских. Однако коадъютор и Буйон были против таких мер: они знали о готовящемся переходе на сторону Парижа брата Буйона маршала Тюренна и хотели подождать этого момента. Генералы решили ограничиться инспирированными манифестациями — и решение о посылке в Сен-Жермен полномочной делегации было принято.

Состав парижской делегации был весьма представительным. В ней были не только парламентарии (12 человек во главе с Моле, в том числе три президента и депутаты от всех парламентских палат), но и по три депутата от Счетной, Налоговой палаты и ратуши, а также один королевский докладчик. Умеренному руководству Моле и Мема противостояли решительные оппозиционеры (Лекуанье, Виоль и др.). Временным руководителем оставшегося в Париже состава парламента стал президент Помпонн де Белльевр (бывший посол в Англии, в то время близкий к «военной партии»). Местом конференции был назначен Рюэль.

Переговоры обещали быть трудными[734]. Стороны по-разному расценивали ситуацию и свои возможности, располагали различной информацией. Конференция чуть не сорвалась в первый же день, 4 марта: парижане были шокированы тем, что в список правительственных делегатов был включен Мазарини и затребовали паспорта для немедленного возвращения в Париж. Выход был все же найден: решили, что обсуждать спорные вопросы будут в рабочих группах (по два представителя от сторон), и уже результаты этих обсуждений будут докладываться на пленарных заседаниях каждой делегации; таким образом, парижане были избавлены от прямых контактов с кардиналом. На самом высшем уровне вопросы решались в «четверке» (Гастон, Конде, Моле, Мем).

Двор полагал, что с тех пор как Париж стал зависеть от контролируемых правительством продовольственных поставок, мир можно навязать на самых жестких условиях, равносильных капитуляции парламента. Прежде всего (6 марта) министры потребовали, чтобы парламент переехал в Сен-Жермен и некоторое время работал там под надзором двора, а затем он будет распущен; после возобновления его работ он должен в течение трех лет не проводить общих собраний (кроме как по вопросам внутренней дисциплины и приема новых членов); по истечении этого 3-летия будет установлен новый порядок проведения общих собраний, при котором в них смогут участвовать лишь советники с 20 — летним стажем, и право созыва таких собраний будет всецело зависеть от решения Большой палаты. К концу дня 6 марта эти условия были несколько смягчены (переезд парламента в Сен-Жермен был заменен проведением там королевского заседания с регистрацией декларации о мире; срок запрета на общие собрания сокращен до 2 лет, а стаж их участников — до 10 лет), но зато облечены в форму ультиматума. Гастон заявил, что если на эти требования утром следующего дня не будет дан положительный ответ, конференция закончится.