Зато парламент учел потребность правительства в чрезвычайных займах по повышенным процентам. Напомним, что королевская декларация о займах, чей отзыв из Счетной палаты стал непосредственным сигналом к началу Парижской войны, заявляла о праве короны брать в долг во время войны из 10 % годовых. Рюэльский договор снизил этот процент до «12-го денье» (8,3 %), что было все же выше законного «14-го денье» по рентам, и ограничил срок заключения таких займов 1649–1650 гг.

Королевской стороне удалось добиться включения в договор пункта о сроках его ратификации парижскими принцами и генералами (4 дня) и Лонгвилем (10 дней).

«Семестры» в Руанском и Эксском парламентах упразднялись.

Вопрос о смещении Мазарини был снят с обсуждения. Более того, под договором, среди подписей других королевских представителей, была поставлена и подпись кардинала, а после церемонии подписания Гастон и Конде «представили» Мазарини всем парижским депутатам, и кардинал в своей любезной манере произнес, «что он хотел бы жить и умереть их слугой».

Теперь слово было за Парижским парламентом. Утвердит ли он соглашение, заключенное его депутатами тогда, когда они уже не имели полномочий заключать какие-либо соглашения? Одобрит ли уступки — и особенно в вопросе о судьбе Мазарини?

В ночь на 12 марта лидеры «военной партии» долго совещались. Коадъютор, все еще веря (или притворяясь, что верит) в успехи Тюренна, предлагал немедля, не ожидая отчета депутации, объявить о союзе, заключенном с испанцами, и склонить на сторону этого союза весь парламент. Но большинство генералов были не столь решительны, как этот священник. Рассудили, что лучше все-таки заслушать вернувшихся из Рюэля депутатов и поступать по обстоятельствам.

Правительство не преминуло подкрепить возвращение депутатов лучшим доводом в пользу мира: с полудня 12 марта «в окрестностях Парижа были открыты все проходы, и всякий со стороны мог приходить в Париж и там оставаться», а по Сене и Марне в столицу прибыло «много больших барж, груженых зерном и мукой»[742].

Но и агенты Гонди и Бофора успешно работали в народе, на все лады склоняя проклятое имя Мазарини… Когда 13 марта Моле попытался выступить с отчетом о заключенном делегацией мирном договоре, ему не дали говорить. Принцы и генералы заявили, что в договоре не учтены их интересы, а значит заслушивать его нельзя. Обступившие парламент манифестанты кричали: «Долой Мазарини! Не надо мира!».

Парламент принял предложение оппозиции: договор не заслушивать, но поручить делегации в том же составе вернуться в Рюэль для переговоров специально о частных интересах аристократов, которые представят о том свои записки. Это решение было скандальным знаком недоверия руководству Моле.