Было снято требование о возвращении королевским властям Бастилии, комендантом которой остался Бруссель — и тем более о полном разоружении Парижа, на что было дано согласие в Рюэле.

Напротив, королевское письмо к ратуше от 30 марта поручало городской милиции продолжать охранять ворота столицы[749].

Депутаты Руанского парламента упорно торговались, сколько советников из уничтожаемого нового «семестра» могут сохранить свои должности. Сошлись на том, что останутся 15 советников и один президент, которые должны будут выплатить специальный сбор, всего на 500 тыс. л., чтобы компенсировать владельцев 44 упраздненных должностей. При этом советникам старого «семестра» было дано право выбрать, кого именно оставить, а кого исключить — и они воспользовались этим, чтобы «вычистить» купивших должности в новом «семестре» нормандцев как предателей провинциальных интересов.

Вся система косвенных налогов в Нормандии была восстановлена в прежнем виде, вернулась и старая цена на соль. Удовлетворив свои корпоративные интересы, парламентарии отказались от сделанных ими народу налоговых поблажек. Вспомнили, правда, о тех приходах, которые поставили солдат в армию Лонгвиля: Гастон Орлеанский согласился дать из своих средств 150 тыс. л. на то, чтобы им были даны скидки по талье; он также обязался не размещать солдат в Руане.

Позиция парижских генералов окончательно определилась на их совещании 18 марта. Если они не хотели присоединяться к переговорам о мире, то им оставалось разогнать «продавшийся Мазарини» парламент с помощью простонародья и вступить в открытый союз с испанцами. Однако проба сил, произведенная 13–15 марта, показала, что городская милиция сумеет отстоять Дворец Правосудия от вторжения черни. К тому же коадъютор Гонди решительно возражал против насилия над парламентом: в этом случае оппозиционные аристократы вскоре сами оказались бы в положении испанских марионеток. Итак, все принцы и генералы активно включились в переговоры, некоторые уже представили сепаратные записки о своих требованиях, которые Моле поспешил, не без коварства, предать широкой гласности в первый же день Сен-Жерменской конференции, 17 марта[750].

Эти записки отличались тем, что в них говорилось только о частных интересах их авторов. Не было никаких требований общеполитического характера. Ставшая под знамена парламента аристократия не могла поддержать популярный среди провинциальных дворян лозунг созыва Генеральных Штатов. Главнокомандующий Конти просил для себя лично членство в Узком совете (забыв о своем желании срочно стать кардиналом) и одну из крепостей в Шампани, и ходатайствовал о денежных и почетных компенсациях для своих приближенных, в частности для Ларошфуко и сидевшего в испанском лагере Нуармутье. Прочие генералы просили только за себя или своих ближайших родственников. Титулы, крепости, выплата старых королевских долгов… Как правило, претензии были исторически или юридически обоснованы и предусматривали альтернативные возможности.