3 февраля коадъютор объяснил в парламенте причины этого разрыва: на последнем заседании Узкого совета кардинал позволил себе сравнить Парижский парламент с лондонским, назвал весь Париж гнездилищем Фэрфаксов и Кромвелей! Взрыв общего негодования: верных слуг короля уподобили английским цареубийцам! Решение зреет быстро: 4 февраля парламент принимает новые ремонстрации не только о безоговорочном немедленном освобождении принцев, но и об отставке Мазарини. Королева еще пытается защитить министра, 6 февраля она объявляет коронным магистратам, что не примет такие ремонстрации.

Но кардинал не может более ждать, — в ночь с 6 на 7 февраля он бежит из Парижа, пока что в Сен-Жермен. Ему надо спешить: Гастон уже объявил, что все войска в Париже должны подчиняться ему как генеральному наместнику, но пока еще не решился отдать приказ об охране городских ворот. Теперь, когда первый министр сам отправил себя в отставку, королеве остается только объявить (8 февраля) о своем согласии со всеми требованиями парламента (к которым прибавилось еще новое: издать декларацию об исключении иностранцев из королевских советов).

Главным для парижан стал вопрос: последует ли королева вместе с королем вслед за своим министром? Повторится ли январь 1649 года? Начнется ли новая Парижская война? Были еще слишком живы воспоминания о тяготах осады…

Эта возможность была пресечена, когда в ночь на 10 февраля, после распространившихся слухов о готовящемся отъезде двора, Пале-Рояль по инициативе вездесущего Гонди был взят под охрану городской милицией. Королевская семья оказалась под домашним арестом, длившимся почти два месяца.

Так с удивительной легкостью, в три дня совершилось то, чего два года назад парламент безуспешно добивался три месяца. 9 февраля он предписал Мазарини в 2-недельный срок покинуть Францию. Кардиналу оставалось только повиноваться. Совершенно растерянный, он зачем-то спешит в Гавр, чтобы лично освободить принцев, совершает эту унизительную и бесполезную для себя акцию и уезжает за рубеж, чтобы поселиться в Брюле (под Кельном, на территории Кельнского курфюршества).

Парламент внешне выглядит победителем и лидером нации. Но уже скоро обнаруживается непрочность антимазаринистской коалиции.

Арест принцев стал катализатором политической активности провинциального дворянства, которое окончательно перестало ориентироваться на парламент и стало связывать свои надежды с созывом Генеральных Штатов.

Еще 22 мая 1650 г. Шатонеф предложил парламенту возбудить дело против двух видных дворян (граф де Мата и виконт де Фонтрай), которые не подчиняются приказу короля покинуть Париж, скрываются, строят заговоры и даже «рассылают в провинции письма своим друзьям, призывая их соединиться с ними, дабы противостоять королевской воле… а некоторые уже предложили просить о созыве генеральной ассамблеи Штатов королевства и подписали о том петицию». Дворяне, в частности, требовали, «чтобы статья об общественной безопасности в декларации октября 1648 г., которая дает самым низшим оффисье право неприкосновенности, была распространена и на дворянство»[829]. У них уже не было иллюзий, связанных с расширительным толкованием знаменитой статьи. Они поняли, что судейские трибуналы присвоили всем своим членам — в том числе и не дворянам! — такую гарантию от произвольных арестов, которую не имели даже принцы крови, не говоря уже о рядовых представителях второго сословия, и это возмущало чувство дворянской гордости. Вспомним, что Моле в речи перед королевой 20 января 1651 г. подчеркивал: принцев крови нельзя подвергать административным арестам не в силу их аристократического ранга и тем более не потому, что они полноправные французские подданные, а потому что они являются прирожденными парламентскими советниками.