Этот аспект также крайне важен в контексте рассматриваемого нами вопроса. Если знание в новом значении носит общественно значимый, объективный характер (не может быть «моего» и «твоего» знания, оно либо есть, либо его нет), то и регулирование государством процесса «производства знания» никак не может затронуть основную составляющую свободы личности – свободу творчества и свободу предпринимательства – реализации полученного знания. Знание в новом качестве является таким же объективным фактором, как, например, отдельные природные ресурсы, которые не могут принадлежать одному человеку навсегда и безраздельно, – океан, моря, атмосфера, небо, дождь, воздух, свет и т.п. Знание открывается человеком, как в более раннюю эпоху открывались новые острова, но значение его качественно иное: оно помогает получать едва ли не мгновенные конкретные результаты, значимые для всех. «Мощь государства ныне, – пишет Д. Белл, – определяется не его способностью производить сталь, а качествами науки и ее воплощением через прикладные исследования и разработки в оригинальные технологии»[422].

Как объективный фактор знание не принадлежит никому, но в субъективном плане – «кто нашел, тот и использует», – оно принадлежит конкретному лицу – пользователю, который может извлечь из применения знания определенную личную выгоду. Кроме того, и здесь мы видим стремление реализовать идею интернационализма науки и знания. В практической плоскости это означает также, что любая негативная деятельность государства в отношении свободного рынка, где фигурируют не основные средства производства, а знание, может быть пресечена тем простым способом, что мобильная наука «перекочует» на иные территории. Естественно, что, если государство пытается сохранить свою мощь и влияние, оно просто не пойдет на эти варианты, предоставляя свободе творчества индивидуума полный простор.

Помимо этого, значение науки проявляется в том, что она начинает выступать в настоящее время в качестве этоса – системы ценностей, нового «символа веры», определяющего всю структуру нового общества. Ее влияние на систему управления привело к такому качественному ее перерождению, когда не класс собственников, а «люди науки» составляют группу управления, причем как на предприятиях, так и в государстве. Белл даже приводит специальную сравнительную таблицу, где подчеркивается отличие нового общества от своих предшественников в аспекте основы формирования и способа формирования управленческой элиты.

Качественное изменение группы управленцев неизбежно порождает вопрос, который Белл и ставит: кто управляет и в чьих интересах? Этот аспект также весьма важен. В прежние времена общественные функции собственности предполагали наличие группового интереса, который противопоставлялся интересам других групп лиц, в связи с чем, кстати сказать, длительное время не терял своей актуальности вопрос об участии государства в экономической сфере. Совсем иное зрелище представляет нам складывающийся класс управленцев «от науки», который хотя и связан общим этосом, но не имеет объединяющих их кастовых интересов, за исключением «совместной защиты идеи познания». Белл даже считает, что «фактически многое их разделяет»[423].