На это трудно возразить, если принять во внимание стремление обеспечить принцип индивидуализма. Но следует новое суждение, которое позволяет прийти к совершенно обратному выводу. По мнению Боббио, словосочетание «народный суверенитет» подверглось эрозии в связи с очевидным ростом политической апатии и абсентеизма, особенно в крупных государствах с развитыми демократическими традициями. Это сказывается даже при проведении референдумов – форме прямой демократии (в Италии, например, по его данным, число лиц, принимающих участие в референдумах, не превышает, как правило, 65 % всех избирателей). Изменяется и понятие «суверенитет», с которым ассоциировалось государство. Оно все меньше выступает как суверен верховной власти и все больше – как арбитр, посредник. Сужение сферы деятельности государства приводит к расширению сферы деятельности гражданского общества. Разумеется, это длительный процесс, в основе которого лежат отдельные группы граждан, которые стихийно формируются вокруг определенных интересов[446].

Признаться, в этих предложениях мало нового. Последнее суждение представляет собой в известной степени плагиат идей Я.М. Острогорского, предложенных более 100 лет тому назад (впрочем, к данному вопросу мы вернемся несколько ниже), равно как и идея гражданского общества с расширяющимися функциями. Напомним, что в 1882 г. Б.Н. Чичерин связывал эту – и тогда еще новую для своего времени – тенденцию с антииндивидуалистическими настроениями и социалистическим коллективизмом, справедливо формулируя следующий вопрос: чем требования общества лучше требований государства?

Напротив, они еще хуже, поскольку по своей природе общество не может сохранить и обеспечить интересы отдельной личности, но, наоборот, склонно неограниченно воздействовать на него путем как конкретных предписаний, так и моральных требований. Государство, по крайней мере осуществляя правовое регулирование общественной деятельности, не затрагивает сферу морали, чем обеспечивает субъективную сторону свободы совести и слова.

Между тем ссылки на политическую апатию, да еще в развитых демократических государствах, не могут не привести к совершенно последовательному и естественному продолжению перенесения всей тяжести общественного бремени со «всех» на «немногих». Именно по этой причине государство заменяется обществом, где решают не «равные возможности», но реальное положение человека в обществе. Нельзя же сказать, что субъект политической власти вовсе исчез, если мы перестали понимать под этим понятием весь народ?