– Концепт отличный, – продолжил он. – Изображение повторяется, но каждый раз – с едва различимыми изменениями.

– Но?.. – Я слышала, как это слово звенит в воздухе между нами, и меня это раздражало. У меня безумно тряс-лась коленка – словно хотела завести генератор и подняться в воздух. Я крепко надавила на ногу ладонью.

– Но… Мне кажется, этой работе не хватает эмоций.

Я с усилием сглотнула.

– Эмоций, – повторила я.

Аксель вновь посмотрел сквозь стекло в двери. Я бросила на него гневный взгляд и опять переключилась на рисунок.

– Эмоции – самая сильная сторона остальных твоих работ, Ли, – объяснил Нагори. – Ностальгия, грусть. Я хочу почувствовать… что-нибудь. Когда я смотрю на этот рисунок, я чувствую всего лишь, хм, холодную философию. Но ничего не шевелится вот здесь. – Он положил руку на грудь. – Понимаешь, о чем я?

Я снова попыталась сглотнуть, но в горле так пересохло, что его можно было ломать и разжигать, как хворост.

– Да, понимаю. Кажется.

– Идея правда замечательная. Не отходи от нее – просто попробуй еще раз. Посмотри, получится ли у тебя ухватить чуть больше.

– Больше, – снова повторила я, будто превратившись в дурацкое эхо.

– Точно, – сказал Нагори. – Эти звенья – браслет, правильно? Что заставило тебя нарисовать его? Найди эту же эмоцию.

Все выходные я провела в подвале Акселя со своим скарбом, пытаясь найти эмоцию. Освещение было так себе, но у мамы начался один из ее периодов. Любой малейший звук – даже еле слышный шелест страницы или легкое царапанье карандаша по бумаге – выводил ее из себя.

– Я не могу думать с таким грохотом, – говорила она сердитым голосом.