Шагая к центру села, дядюшка Иштван продолжал развивать мысли, которые он считал бесполезными, попросту боялся высказывать жене вслух. Тот, кто увидел бы его сейчас или встретился ему на пути, обязательно сказал бы: «Эге, крепко озабочен чем-то Иштван Йожа!»

«…Взять хоть бы Розу. Любовь и дисциплина — вот что им нужно. Да, да, именно дисциплина… В семейной жизни без нее нет ни порядка, ни покоя… Как же мы со старухой прожили вместе без малого пятьдесят лет? Да и теперь только из-за них, из-за детей, все неприятности. То Роза, то Имре, то Кати. Хорошо еще, что остальные далеко. (Кто служит в армии, кто на заводе, кто в учреждении.) Но если судить по совести, не только в них дело! Посадили мы женщину в седло — дескать, хорошо, пусть будет равноправие, так требует справедливость. Посадить посадили, а вожжей в руки не дали, ни благоразумия, ни дисциплины, ни рассудительности. Не так-то все просто. А из-за этого нет-нет да и подбирается к ним змий-искуситель, который не только шипит, но и жалит…»

«Ничего, со временем перевоспитаются…»

«Верно, перевоспитаются, но пока с ними сладу нет…»

«А разве с мужиками легче?»

«Не легче, но тут другое дело…»

«Почему другое?»

«Потому что с мужиками проще. Не слушается доброго слова — применим власть, заставим силой. А с бабами что поделаешь, если они не хотят ничего понимать?»

Так спорят в Иштване Йоже два начала — идея, которую ему внушили, и мужской рассудок, который он унаследовал и приобрел из опыта.

«А тут еще Эржи! Как хорошо, как согласно прожили мы жизнь — ни ссор, ни скандалов. Как охотно шла она за мной и на чужое поле, где я батрачил, и в казарму, и даже в тюрьму! Как радовался я, когда нас, заключенных, выгоняли, бывало, работать в лесной питомник и издалека я видел ее белый в горошинку платок среди зеленой листвы деревьев. Эржи никогда не жаловалась, не помню случая, чтобы хоть раз она упрекнула меня в чем-нибудь. А теперь, на старости лет, поди ж ты, точно белены объелась — враждует с зятем! Но ведь я-то знаю, что и Роза не без греха. Йожи, наверное, не выдерживает ее дурости и того, что она нос повсюду сует — чего греха таить. Роза молодка хоть куда, любо поглядеть, а вот умом не выдалась. Нет, не хотел бы я очутиться сегодня на месте молодого парня и выбирать себе жену. Хороша гусыня, когда, блистая белоснежными перышками, она из пруда выходит, только вот клюв никогда бы лучше не раскрывала!

Но мне-то что? Делайте, что хотите, хоть с ветром взапуски гоняйтесь, только меня оставьте в покое».

Может быть, в нем говорит эгоизм, старческое себялюбие? Да, в какой-то мере, но главное — желание покоя, а кроме того, злость и стыд. «Слыхали, дочь Иштвана Йожи тоже с мужем не в ладах, разводятся!» И готово, сплетня уже бежит по всему селу!