«Леди Макбет Мценского уезда»: Триумф трагедии-сатиры, или исповедальный гротеск

Взлет и падение второй оперы Шостаковича в 1934–1936 годах – самый знаменитый скандал, разразившийся в музыкальном мире в сталинскую эпоху. Редакционная статья «Правды» «Сумбур вместо музыки», в которой подверглись осуждению и опера, и ее чересчур популярный 29-летний автор, в конце января 1936 года потрясла все культурное сообщество. Многое связанное с этим скандалом до сих пор остается неясным[269]. Здесь мы обратимся только к одному аспекту этой хорошо известной истории – значению второй оперы Шостаковича для русской литературной традиции, имея в виду то жанровое определение, которое в 1932 году дал этой опере сам композитор, – «трагедия-сатира»[270]. По поводу этого гибридного жанра необходимо подчеркнуть одно обстоятельство. Трагическая составляющая почти исключительно связана с героиней, Катериной Измайловой. Против нее ополчаются слизняки, шуты, распутники, хлыщи и отморозки – одним словом, тот человеческий материал, который гораздо проще представить не в героическом ключе, но в сатирическом. Вплоть до финальной, «сибирской» сцены, когда интонации трагической жалобы и психологической жестокости равномерно распределяются между всеми находящимися на сцене, сатира доминирует во внешнем контексте оперы, а трагедия – во внутреннем мире главной героини. Шостакович выказал серийной убийце явное сочувствие. Как он писал в статье 1933 года, Лесков демонизировал свою героиню и не нашел причин для ее оправдания, но «Катерину Измайлову я трактую сложной, цельной, трагической натурой. Это любящая женщина, женщина глубоко чувствующая, отнюдь не сентиментальная» [Шостакович 1933; 1980: 35]. Он с удовлетворением приводит сделанное на одной из репетиций замечание знакомого музыканта о том, что оперная Катерина больше похожа на Дездемону или Джульетту из Мценска, но не на леди Макбет[271].

Такое лирическое очищение главной героини остается самым интригующим и самым обсуждаемым аспектом переложения, выполненного Шостаковичем. Написанная в 1864 году повесть Лескова также вызывала дискуссии. Однако оригинальная «Леди Макбет Мценского уезда» поражала читателей не столько своим ужасающим сюжетом – публика XIX столетия была воспитана на готических рассказах, и шокировать ее было не так-то просто, – сколько манерой повествования. Ее стиль вялый, чувственный, изобилующий повторами и ритмичными простонародными идиомами. Эта стилизованная поверхность практически непроницаема. Повествование о событиях, какими бы ужасающими они ни были, ведется бесстрастным, обыденным тоном, словно повествователь – музейный гид, описывающий роскошный гобелен, на котором изображены кровавые сцены. (Лесков создавал свою повесть как очерк об уголовном деле.) Его Катерина как будто не сознает себя, действует словно в трансе, ее поступки изображаются без эмоций, как «свидетельства», именно так, как они воспринимаются со стороны. Часто обсуждается вопрос о том, почему Шостаковича в качестве материала для оперы, жанра, в котором внутренняя жизнь героинь составляет главное содержание арий, привлекла эта внешне гладкая, бесстрастно рассказанная история; однако дискуссии не дают определенного ответа на него [Emerson 1989].