К 1931 году Кржижановский уже получил заказы на перевод пьес Шоу «Андрокл и лев» и «Кандида»[318]. Его таланты оказались еще более востребованными, когда в июле того же года Шоу приехал в Москву на празднование своего семидесятипятилетия в Стране Первой пятилетки. Это событие, широко освещавшееся в прессе и по духу напоминавшее потемкинские деревни, доставило Шоу большое удовольствие: во время своего визита он мало интересовался советским театром, наслаждаясь вегетарианской кухней (для него готовили по спецзаказу), отказывался помогать инакомыслящим, которые посмели обратиться к нему, и удостоился беспрецедентного двухчасового приема у Сталина[319]. 26 июля Луначарский произнес приветственную речь, в которой уподоблял почетного гостя Свифту и Салтыкову-Щедрину, двум другим сатирикам мирового уровня, чей смех соединялся с негодованием и презрением. Однако, сказал Луначарский, Шоу – веселее своих предшественников. Они были полны горечи. Как поклонник Маркса, Шоу мог писать подлинные комедии; его суждения и пьесы были полны «ленинского победоносного смеха» [Луначарский 1958: 483][320]. Поездка Шоу в Москву была большой пропагандистской победой. В октябре 1931 года Шоу разразился печально известным радиообращением к Америке эпохи Великой депрессии. Он расхваливал Советский Союз за «ликвидацию» дельцов до того, как их алчность обрела шанс разрушить русскую экономику, – назвав это смелым решением, к которому, на свое горе, не прибегли убогие западные демократии [Shaw 1932][321].

После этих счастливых дней, проведенных Шоу в столице СССР, Кржижановский написал восемь работ об ирландско-английском драматурге. К середине десятилетия две наиболее развернутые статьи были напечатаны. Одна из них, посвященная «образам и идеям» Шоу, появилась в «Интернациональной литературе» в 1935 году. В хорошем переводе и лишь с небольшими сокращениями это эссе затем в июле 1936 года было напечатано в «International Literature», английской версии этого журнала, издававшейся в Москве и распространявшейся в Лондоне и Нью-Йорке [Krzhizhanovsky 1936]. В отличие от Луначарского, Кржижановский практически не интересовался политическими воззрениями Шоу. И, возможно, чтобы компенсировать это отсутствие интереса, в конце его эссе появилась приписка в духе лозунгов сталинской эпохи: «мы видим, как драматург [Шоу], своими глазами увидав великое строительство социализма, начинает уже тверже и громче говорить свое “да”» [СК 4: 545][322].

Любовь Кржижановского к Шоу и Шекспиру действительно пришлась ко времени. Но его собственное «да» не было результатом следования официальным указаниям и не ограничивалось исключительно законным желанием видеть свои мысли опубликованными или заработать на хлеб. Два великих английских драматурга стали организующими началами для собственных идей Кржижановского о том, как ведут себя слова, как они «оживают на странице» и как на странице возможности живого языка могут бросить вызов мертвому грузу шрифта. Это поведение слов не следует путать с более поздними идеями Дж. Л. Остина о «речевом акте» и «перформативном высказывании»[323]. Остин намеренно исключил из своей теории шутки, литературу и театр – тогда как для Кржижановского именно эти области были наиболее притягательными [Miller 2001: главы 1 и 4, особенно 28–40][324].