В противовес указанной «изолирующей» установке делались ссылки на глубокую историко-эстетическую традицию, стремившуюся максимально сблизить утилитарное и эстетическое начала. Как известно, Сократ фактически отождествлял критерии пользы и красоты. А. Ф. Лосев с полным основанием утверждал (со ссылкой на тексты неоплатоника Прокла, V в. н. э.), что для всей античности было характерно синтетическое понимание красоты: как чего-то самодовлеющего и в то же время – утилитарного (добротного, благого). Новоевропейское, кантовское разобщение этих противоположностей тут ещё не просматривалось[472].

Свои аргументы в пользу единения эстетического и утилитарного высказывали теория искусства и эстетика. Так, в известную формулу архитектуры, выведенную Витрувием – «прочность, польза, красота» – органически входят оба эти начала. Эстетика выделяет специфическую разновидность красоты, основой которой является именно утилитарная целесообразность её организации. Новый импульс к сближению эстетического и утилитарного дала биология XIX–XX веков, особенно эволюционная, дарвинистская ветвь её, выделив перерастание органической целесообразности в красоту.

К отрыву эстетического от утилитарного особенно резконегативно относились эстетики-материалисты. Принципиальное изолирование эстетического от утилитарного, по их утверждениям, лишало эстетическое начало основы, почвы в материальном мире, открывало дверь идеализму. В противовес этому предпринимались попытки представить эстетическое производным от утилитарного, связав оба эти начала генетически и сущностно. Н. Г. Чернышевский писал, что благоуханный цветок красоты корнями уходит всё-таки в почву грубой пользы. Известен лейтмотив «Писем без адреса» Г. В. Плеханова: «утилитарное предшествует эстетическому». К. Маркс стремился объять утилитарное и эстетическое единым понятием, разграничив их лишь как уровень «грубой пользы», с одной стороны, и уровень «человеческой пользы» – с другой.

В английской эстетике XVIII века исходная установка сенсуализма вела к сближению красоты с пользой персоналистичной, индивидуальной по своему характеру, но ей противополагалась иная, подчёркнуто социальная детерминанта – «чувство всеобщей благожелательности», или «симпатии» (к людям и вещам). Эстетическое отношение определялось при этом как благожелательно-симпатизирующее, или «любовное», отношение к объекту. В XX веке многие теоретики (среди них – М. М. Бахтин) признали благожелательно-любовное отношение субъекта к объекту одним из базисных признаков художественно-эстетического отношения.