Он принес ключ и открыл синюю дверь. Распахнув ее, он проводил меня в большую, освещенную солнцем лабораторию с белым кафелем на стенах и двумя длинными, низкими столами посередине. На одном из столов лежал старомодный гроссбух со свернувшимися от времени страницами – на мгновение мне представилась королевская канцелярия времен Диккенса. На дальнем подоконнике стоял ряд стаканов с жидкостями, интенсивность цвета в которых уменьшалась от одного стакана к другому, от желтого, как моча, до прозрачного, как водка. Самая желтая жидкость, объяснил мне профессор Кабонго, – метанол. Самая прозрачная – ксилол. «Мы используем их для подготовки образцов тканей», – сказал он. Органические растворители нужны, чтобы избавиться от воды; высушивание необходимо для долгосрочного хранения тканей. Метанол потемнел, потому что в нем уже обработали много образцов.
Он показал мне небольшую оранжевую пластиковую корзинку с крышкой на шарнире, размером и формой похожую на коробок спичек. Это «кассета», объяснил профессор Кабонго. Вы берете небольшой кусочек ткани из лимфоузла или какого-нибудь другого органа и кладете его в такую кассету, потом вымачиваете его в метаноле. После метанола образец проходит «купание» в нескольких промежуточных стаканах, и, наконец, его погружают в ксилол. Метанол вытягивает из образца воду, а ксилол вытягивает метанол, готовя образец к сохранению в парафине. «А вот это устройство, – сказал профессор Кабонго, показав на большую машину на одном из столов, – дает парафин. Вы достаете обработанный образец ткани из кассеты, а вот из этого крана вытекает поток теплого жидкого парафина. А потом он засыхает на образце, как кусок масла на хлебе. Теперь вы снимаете крышку с кассеты и подписываете на основании индивидуальный код, например, A90 или B71. Это архивный образец. «A» означает, что образец взяли при вскрытии (autopsy), а «B» – у живого человека при биопсии. Значит, кусочек лимфатического узла, который стал известен как DRC60, был обозначен B-что-то-там. Каждый закодированный образец записывается в гроссбух, а потом отправляется на склад».
– Склад? Какой склад? – спросил я.
В дальнем конце лаборатории был еще один дверной проем, завешенный синей шторой. Профессор Кабонго отодвинул штору, и я прошел за ним на склад образцов, узкий и тесный, уставленный стеллажами и шкафами. На этих стеллажах и в шкафах лежали тысячи запылившихся парафиновых пластинок и старые слайды микроскопов. Парафиновые кирпичики лежали стопками или в картонных коробках; некоторые из этих коробок были подписаны, некоторые – нет. Выглядело все, словно организованный хаос. Деревянный табурет был готов помочь любому неустанному, любопытному труженику науки, которому захочется порыться в образцах. Я, конечно, не собирался нигде рыться, но моя экскурсия внезапно дошла до кульминации.