И если б только это! Замужество, в общем-то счастливое, не сумело окончательно избавить ее от страхов и волнений. В артистическом мире супружеская жизнь отличается особыми неписаными законами и правилами. Не идет ни в какое сравнение с размеренной монотонной жизнью, которую она вела до сих пор и к которой привыкла. Проходили не только дни, но порой целые недели, когда они не виделись с Густи. Репетиции, гастроли, премьеры, сдачи, съемки на натуре. Самые разные обстоятельства то и дело разлучали их. Возвращаясь из Стокгольма или Брюсселя, переполненная впечатлениями, все еще переживающая успех, восхищение и овации публики, она более всего желала поделиться впечатлениями — но дома никого не было. Густав находился в Граце, в Зальцбурге или где-нибудь еще на съемочной площадке. Вместо теплых рук мужа, вместо ласковых взглядов, вместо его живого дыхания она находила лишь записку, в которой выражались эта любовь, эта ласка, эта нежность. И только не слышалось в квартире его голоса: «Дорогая цингарелла, Мисси, милая».

И снова она принималась бродить по элегантным комнатам, хотя ничто ее не радовало, ничто не привлекало. Густав, хоть и не был из тех героев-любовников, которые сводили с ума молоденьких посетительниц кинопремьер, все же выглядел очень представительным мужчиной, воспитанным и любезным. В темноте одиноких ночей, когда сердце и чувства более открыты и беззащитны, чем когда-либо, когда больное воображение не видит на своем пути препятствий, Мария терзалась жестокими приступами ревности. И в такие мгновения проклинала все на свете. И этот красивый, но пустой дом, и успехи, и профессию, которая так удаляла ее от любимого мужа. Наступало, однако, утро, гасли звезды, и все вокруг снова озарялось светом. Приходила телеграмма от Густи, в которой было всего три слова, раздавался телефонный звонок, и он, собственной персоной, вернее, своим мелодичным успокаивающим голосом говорил в трубку все те же слова, и все ее страхи и сомнения тут же испарялись. Опять ярко сверкало солнце, Мария оживала, ощущала прежнюю радость жизни и в то же время корила себя за пустые страхи и мнимые подозрения.

В свою очередь Густав также часто испытывал приступы меланхолии, связанные с какой-то неудачей, с недовольством собой, с подозрениями, будто Мария не высоко ценит его как актера. И, конечно, с подозрениями в адрес всех, кто окружает ее. Иногда испытывал даже припадки ярости, устрашавшие его самого. Разыгрывались сцены, способные, похоже, окончательно положить конец их беспокойной супружеской жизни. Случались периоды напряжения и упорного молчания с обеих сторон, которые кончались сладостным примирением и наступающими вослед днями светлой любви и полного взаимопонимания, когда они вновь принимались бродить по окрестностям города, посещать маленькие, глухие ресторанчики с крохотными, увитыми розами и виноградом беседками. Чтоб никто не мог их увидеть, уединялись в этих беседках, и все было словно бы вначале, когда счастливый, восторженный Густав возил ее в своем автомобиле и она, сидя рядом с ним на пахнувшем новой свежей кожей сиденье, чувствовала себя столь же счастливой и удовлетворенной.