Было около полуночи. Густав, повалившись в кресло, неподвижно просидел в нем все эти долгие часы, начиная с мгновения, когда в столь непривычное время по радио прозвучал гимн страны. Все ясно. Австрия пала. Они обнялись в темноте, словно двое испуганных, растерянных детишек. Не горел свет и в соседних домах. Темные окна казались долгим рядом траурных полотнищ, молчаливых и тягостных, которые были почти незаметны на фоне все густеющего мрака ночи. Затем долгие часы подряд из аппарата разносилась только музыка. Раздавались исполняемые под сурдинку наиболее любимые венцами мелодии: Шуберт, Моцарт, затем «Голубой Дунай», «Цветущие деревья Пратера», увертюра к «Летучей мыши». С дрожащим от страха и тяжелых предчувствий сердцем Мария ждала чего-то страшного. Будет землетрясение, разверзнутся небеса, в конце концов взорвется этот эбонитовый ящик, издающий столь сладостные, но в данное время такие иллюзорные звуки. И удар молнии не заставил себя ждать. Прозвучал «Хорст Вессел» — песня, прославляющая ублюдка и звучащая как вызов всему миру, ставшая гимном республики.

— О чем ты думаешь, Густав? — решилась она спросить позднее.

— Не знаю. О чем особенном могу я думать?

— Но ведь то, что произошло, — страшно, — взволнованно проговорила она. — Что теперь будет с нами, Густи? Что будет со всем миром?

— Успокойся, ради бога! Сетованиями тут не поможешь. И вообще мы все равно ничего не можем изменить. Единственное, что остается, — это сохранять спокойствие. Да, сохранять спокойствие, — повторил он и резко поднялся с кресла: пошел посмотреть, не проснулась ли Кетти. Проходя через столовую, налил себе стакан портвейна. — Может, приготовить коктейль и тебе? — предложил он.

— Принеси немного коньяку. Я вся дрожу.

— Успокойся, — проговорил он, подавая бокал. — Не могу толком уяснить, почему так разволновалась. Все как-нибудь устроится. Что тут поделаешь? Судьбу себе не выбирают.

— Не думай, что удастся умыть руки, Густи. Я их знаю. Видела и понимаю, на что способны. Слишком многих людей ожидают страдания.

— Ну хорошо. То, что случилось, конечно, неприятно. Однако мне почему-то думается — лично нам ничто не угрожает. Будем заниматься своим делом, только и всего. В политику я в жизни не вмешивался. Понятия не имею, как это делается.

— Я тоже. И все же рассказывала о том, что произошло в Дрездене и почему убежала оттуда.

— Ну ладно. Но ты в первую очередь моя жена. Следовательно, как принято говорить в таких случаях, твое положение безупречно. Во-вторых, мы все-таки в своей собственной стране. И в-третьих, вначале всегда происходит нечто подобное — примерно так же, как во время революции. Эксцессы, ошибки, перегибы. Сейчас же все встанет на свои места.