Кроме Фреды, никто из прислуги не согласился бросать Вену. Ворча и проклиная «этот несчастный Берлин», Фреда между тем осталась верна своему долгу. И все выполнила как нельзя лучше: упаковала и отправила вещи, вела переговоры с фрау Инге насчет того, чтоб оставить и у нее несколько чемоданов. «Кто знает, может, тамошняя жизнь очень скоро нам опостылеет, зачем тогда тащить с собой столько тряпок!» — прикидывала она про себя.

Город встретил их как всегда угрюмо. Он казался словно бы присыпанным пеплом, со своими оголенными осенним ветром парками, с серыми домами, с людьми, большая часть которых была затянута в форму серого цвета, со своим свинцово-серым небом. Мария мало выходила на улицу. Угнетала царившая здесь воинственная атмосфера, строгая и настороженная. Что правда, по сравнению с Веной Берлин всегда выглядел хмурым и замкнутым. Хотя вместе с тем эти напряженно держащиеся, словно окаменевшие в своих мундирах мужчины, едва заметив ее слегка оттопыривающийся живот, внезапно становились удивительно предусмотрительными, уступая место в трамваях, вежливо сторонясь на улицах… Только весной, когда родился Александр, Алекс, она впервые появилась в опере, и, ничего не скажешь, встречена была благожелательно. Пока еще здесь оставались люди, помнившие ее. И после первого выступления в газетах появились хвалебные отзывы. Приехал из Хармиша Рихард Штраус, сильно постаревший, но по-прежнему элегантный и доброжелательный. Показалось, что и здесь, в Берлине, «в этом несчастном, — как говорила Фреда, — Берлине», жить и в самом деле можно. Однако главные испытания были еще впереди.

В то роковое воскресенье Мария пришла в театр несколько раньше обычного. Болела голова, кроме того, испытывала такое странное, непонятное напряжение, что создавалось ощущение — задень ее сейчас кто-то хоть одним словом, дотронься до нее пальцем, и все полетит вверх тормашками. Чуткая к любой перемене в ее настроении, Фреда ходила по уборной на цыпочках, то пришивая оторвавшийся рюш, то отглаживая в нише кимоно Чио-Чио-Сан. Она тоже была испугана и озабочена. Призвали в армию брата, а два племянника, сыновья сестры, в свое время поставившей ее на ноги, тоже вот-вот ждали повесток. Она, столь сдержанная обычно, даже осмелилась спросить во время ужина Густава:

— Что ж это будет, господин Густав? Что нас ждет, хозяин? Думаете, уцелеют наши мужчины после этой войны?

— Фреда! — возбужденно повысил голос Густав. — Прошу тебя, — добавил он несколько мягче, — прошу и советую, думай, с кем о чем говорить! Если хочешь сохранить голову на плечах. Время сейчас неподходящее…