— Как-нибудь управимся, фрау Мария, не беспокойтесь, — стала успокаивать ее Фреда. — Чем видеть перед собой эту лисью мордочку с вечно высматривающими что-то глазами, лучше…

— Но мы теперь уже большие, мама. Я даже сама научилась одеваться!

— О том, что надеваете чулки наизнанку, — обратилась к девочке Фреда, — пока помолчим. Но ничего. Понемногу привыкаем.

— А как будет с Гертрудой? Она тоже должна помогать фронту? — Мария пристально посмотрела на Густава.

— Ее освободили. Старуха.

— Так и хочется пожалеть, что не старуха и я…

Оставалось несколько дней до Нового года, когда Густав пригласил ее на премьеру фильма. Стоял сырой, туманный декабрь. Клубы мороси висели вдоль коридоров серых улиц, путаясь в ветвях старых лип на Унтер-ден-Линден, на площади Тиргартен. Мария не очень хорошо себя чувствовала. Ее постоянно знобило, тело было слабым и разбитым. Порой наступали минуты, когда казалось, железными тисками обхватывает горло и нечем становится дышать. Идти на премьеру не хотелось, однако не стоило огорчать Густава, который в последние дни почему-то нервничал больше прежнего, так что ее начало беспокоить состояние его здоровья. Одевалась она почти машинально. Затем помогла одеться и ему. Раздраженный, взвинченный, он не находил то одно, то другое, а найдя нужную вещь, не знал, что с ней делать.

— Успокойся, Густав, возьми, наконец, себя в руки! — упрекнула его она. — Ведь это же не самая лучшая роль, которую тебе приходилось играть.

— Перестань! Сама не знаешь, что мелешь! Какая еще роль?

Ее слова, вместо того чтоб успокоить, еще больше раздражали его. И они в полном молчании вышли из дома, направившись к кинотеатру на Александерплац, где еще в студенческие годы Мария столько раз забывала все невзгоды, с упоением следя за незабываемой игрой Вилли Форста, радуясь и восхищаясь Эмилем Янингом и несравненной Марлен Дитрих в «Голубом ангеле».

Фильм оказался как раз таким, каким она и представляла. Слащавым, непритязательным, но вместе с тем отмеченным неприкрытой жестокостью. Обстановка в санатории была под стать казарменной, рассказы асов во время обеда и вечерних оргий отдавали кровью и насилием. Вот наконец и сцены бомбежек. Вспомнилась авторская ремарка относительно концентрационных лагерей. Наконец прибывает звезда, певица. Это еще те, первые кадры, которые были сняты с ее участием. Будь благословенна болезнь, спасшая ее тогда. Вплоть до нынешней минуты ей и в голову не приходило поинтересоваться, кто заменил ее, кому доверили роль… Летчик смотрит с балкона на певицу, и лицо его выражает изумление, смешанное с экстазом. Смутная фигура звезды удаляется в проеме двери санатория.