Просыпается она дома, в своей постели. Слава богу, проснулась. И все это было только сном. Злым, недобрым, но ничего — сны часто забываются. Проснешься — и словно не было. Но разве она спала? И почему так терпко пахнет лекарствами, почему так бледно лицо Фреды? Почему заплаканы у нее глаза? Да нет же, нет, это был не сон… Премьера! Какое постыдство, господи! Как они только позволили себе сделать что-либо подобное? Вот почему так раздражен был Густав! Мария пошевелилась на постели. Фреда легонько положила ей на плечи руки. Руки у нее теплые, добрые, они всегда вселяли в нее уверенность перед выходом на сцену. И не только на сцену.

— Лежи спокойно, Мария. Доктор сказал, тебе нельзя волноваться. Нужно лежать спокойно. Скажи, чего хочешь, и я сделаю все, чтоб тебе стало легче. Можешь довериться старушке Фреде.

Мария проводит глазами по комнате. Но не может понять, день сейчас или ночь? Ею овладело страшное беспокойство.

— Где Густав? — спрашивает она, хотя голоса не слышит. Губы словно бы шевелятся, но из горла не исходит ни звука, зато эхом отзывается вот-вот готовая возродиться боль.

— Ты что-то сказала, Мария? — недоуменно смотрит на нее Фреда. — Сказала, да? — И, не умея скрыть еще неясное для нее самой беспокойство, строго добавляет: — Успокойся, слышишь? Нужно успокоиться, тогда станет лучше. Тогда и расскажешь, что такое страшное произошло. Неужели какая-нибудь берлинская шлюха, из этих сухопарых и накрашенных, наложила лапу на господина Густава? Да плюнь на все эти сплетни. Не тот он человек, уж можешь поверить. Потом, сама хорошо знаешь, как любит тебя, а если какой-нибудь флирт, ну и бес с ними…

Однако лицо Марии по-прежнему перекошено страхом и недоумением, и Фреда теперь уже не знает, что и думать. В конце концов Мария хоть и не успокаивается окончательно, но все же совершает немыслимое усилие, чтоб преодолеть страх, от которого, она чувствует, можно сойти с ума. Делает какой-то знак рукой Фреде — та попросту не понимает, что все это значит, когда ж наконец начинает догадываться, отчаяние Марии передается и ей. На какое-то время она словно бы окаменела. Но быстро берет себя в руки, чтоб не подумала больная, будто придает слишком уж большое значение случившемуся.

— Лежи, Мария, лежи спокойно. Сейчас принесу липовый чай. Наверно, простудилась, просквозило в этом проклятом кинотеатре. Сырые мерзкие бараки, которые нечем как следует отапливать. Великая столица! Одно чванство! Не шевелись, лежи спокойно. И не бойся. Это пройдет. Фреда за несколько дней поставит тебя на ноги. Сейчас выпьешь липовый отвар, пропотеешь — и как рукой снимет. Ничего. Ничего. А все эти сердечные дела — одна чепуха, ей-богу.