— Что ж, — сказал Оберон, — тогда я задам тебе самый обычный вопрос, ладно?

Смоки выпрямился в кресле. Оберон больше не смеялся.

— Давай, — сказал Смоки.

— Ты веришь в фейри?[370]

Смоки окинул взглядом своего высокорослого сына. За все время совместной жизни они не обращались друг к другу лицом, словно склеенные спинами. Они переговаривались не напрямую, а через посредников или поворачивали головы и произносили слова краешком рта; о выражении лиц и намерениях друг друга им приходилось гадать. Время от времени кто-то один резко оборачивался, надеясь застигнуть другого врасплох, но тот все равно оставался у него за спиной и смотрел в противоположную сторону, точно в старинном варьете. Попытки сообщаться, высказывать свои мысли в таком положении требовали слишком много усилий, и оба обычно сдавались. Но теперь Оберон обернулся к отцу лицом: то ли на него повлияло то, что случилось с ним в городе, то ли время ослабило оковы, которые удерживали их вместе и одновременно врозь. Поворачиваюсь потихоньку[371]. И Смоки ничего не оставалось, как тоже повернуться и посмотреть в лицо сыну.

— Ну, — сказал он, — «верю»... Ну, не знаю; «верю» — это такое слово...

— Нет уж. Только без кавычек.

Оберон стоял перед ним в ожидании, глядя вниз.

— Ладно, — сдался Смоки. — Я отвечаю: нет.

— Хорошо! — мрачно-торжествующе кивнул Оберон.

— И никогда не верил.

— Хорошо.

— Разумеется, — продолжал Смоки, — мне не следовало говорить об этом вслух или напрямую расспрашивать, что почем в этом доме; я не хотел портить дело тем, что... не присоединяюсь. Поэтому я всегда молчал. Никогда не задавал вопросов. Никогда. В особенности самых обычных. Надеюсь, ты это замечал, потому что мне было непросто.

— Знаю.

Смоки опустил глаза.

— Прости, что сбивал тебя с толку... если сбивал, а я надеюсь, что нет; и прости, что все время вроде как шпионил за тобой, пытался проникнуть в тайну — а ведь все время предполагалось, будто мне она известна, так же как и тебе. — Он вздохнул. — Это не так просто. Постоянно лгать.

— Секундочку, папа...

— Никто как будто не имел ничего против. Кроме тебя, наверное. Ладно. Они, судя по всему, тоже не возражали, что я в них не верю, Повесть-то все равно продолжалась — так ведь? Но, признаюсь, я немного завидовал, во всяком случае — раньше завидовал. Тебе. Потому что ты знал.

— Погоди, папа, послушай.