— Что насчет Лайлак?

— Что с ней случилось? С той Лайлак, которая дочка Софи. Почему никто мне не сказал? — Он схватил отца за руки. — Что с ней случилось? Куда она исчезла?

— Ну да, — повторил Смоки, кипя от раздражения. — Куда она исчезла?

Они уставили друг на друга безумные глаза, в которых светились одни вопросы и никаких ответов, и в тот же миг все поняли. Смоки хлопнул себя по лбу:

— Но как ты мог думать, что я... что я... То есть разве не было сразу видно, что я не знаю...

— Ну, я ломал себе голову, — признался Оберон. — Думал, вдруг ты притворяешься. Но не был уверен. Откуда? У меня и случая-то не было.

— Тогда почему ты...

— Только не говори. Не говори: почему ты не спросил. Не надо.

— О боже, — рассмеялся Смоки. — Господи.

Оберон, тряся головой, снова опустился на пол.

— Столько трудов, — сказал он. — Столько усилий.

— Знаешь, я выпью еще чуток бренди, если дотянешься до бутылки.

Смоки нашарил пустой бокал, который куда-то закатился в темноте. Оберон налил ему и себе, и долгое время они сидели молча, обменивались взглядами и посмеивались, качая головой.

— Нет, это что-то, — заметил Смоки. — А каково было бы, — добавил он, помолчав, — если бы никто из нас не был в курсе. Если бы мы оба отправились сейчас в мамину комнату... — Он рассмеялся самой мысли. — И сказали бы: послушай...

— Не знаю, — проговорил Оберон. — Бьюсь об заклад...

— Да, — кивнул Смоки. — Да, я уверен. Что ж.

Ему вспомнилось, как они с Доком много лет назад отправились на охотничью вылазку. В тот день Док, внук Вайолет, дал ему совет не слишком углубляться в некоторые предметы. Что дано раз и навсегда, изменить ничего невозможно. Кто нынче скажет, что было известно самому Доку, что за тайны он унес в могилу. В первый день после прибытия Смоки в Эджвуд двоюродная бабушка Клауд сказала: женщины глубже это чувствуют, но мужчины, вероятно, больше натерпелись... Ему довелось жить в племени профессиональных хранителей секретов, и он многое усвоил; неудивительно, что он обдурил Оберона, ведь он учился у мастеров, как хранить секреты, даже когда хранить нечего. И все же, внезапно подумал он, кое-какие секреты ему известны: хотя он не может сказать Оберону, что случилось с Лайлак, но он хранит в памяти некоторые факты, касающиеся ее и семейства Барнабл, и не собирается ими делиться даже с сыном. От этого он чувствовал себя виноватым. Лицом к лицу: ладно. Не это ли подозрение заставило Оберона потереть лоб и вновь уставиться в стакан?

Нет, Оберон думал о Сильвии и о диковинных указаниях матери, которые он должен был выполнить завтра в лесу близ острова; о том, как она при появлении отца прижала палец к своим губам, а потом к губам сына, призывая его молчать. Указательным пальцем он провел по новым волоскам, которые недавно выросли почему-то у него между бровей, соединив их в одну линию.