В лучшем случае мне вручили копию истинного Компендиума, но запросто могло оказаться, что это переплетенный гроссбух с инвентаризационными номерами швабр, кульманов и цветочных горшков Экспериментального филиала НИИ Генетики. В другое время я бы начал искать объяснения; сейчас меня удовлетворило формальное завершение миссии и куда больше волновала причина кажущейся отчужденности моей юной богини, и потому в знак протеста я не спустился к обеду.

Меня не хватились и звать не стали.

Машенька объявилась к вечеру, когда я сидел в своей комнате, окутанный сумерками, как паутиной.

– Я хочу прокатиться, –  сказала она.

Мы шагом проехали через пустошь, ни разу не пустив лошадей рысью. Осенний пожар прошел через лес, на почерневших, будто обугленных ветках тлели последние огоньки красноватых листьев. Почти все время прошло в молчании: Машенька выглядела отрешенной, я опасался нарушать напряжение тишины между нами, так что за время пути до кромки леса мы едва перекинулись парой незначащих слов. Я смотрел на искривленные, оголившиеся деревья, и с тоской думал о домике посреди кладбища.

– Так быстро наступила поздняя осень, –  сказала Машенька, словно услыхав мои мысли. –  В домике сейчас страшный холод, даже если затопить как следует, все становится выстуженным к утру.

Она помолчала секунду и добавила:

– Ты придешь ко мне в башню?

Вверху как будто вдруг ярко вспыхнуло солнце, разорвав завесу низких косматых туч.

К ночи небо в самом деле впервые за две недели расчистилось, над пустошью протянулся сияющим пологом Млечный Путь и засеребрились яркие крупные звезды, словно свита полной Луны, торжественно и неспешно совершавшей свой путь под иссиня-черными сводами. Мы условились, что я приду в полночь. Я ждал наступления времени в Библиотеке, пытаясь занять себя чтением дневников Цезаря, но в итоге просто сидел, бездумно глядя на строки, и перелистывал машинально страницы. Казалось, что между хриплым боем часов проходила не четверть часа, а проползала как минимум четверть века. Когда обе стрелки с громким щелчком поднялись строго вверх и часы начали сипеть, готовясь отбивать полночь, я встал, поставил книгу на полку, дождался двенадцатого удара и вышел из Библиотеки. Усадьбу наполняли мрак и мертвая тишина. Я миновал Мозаичный зал, прошел через Зеркальный, похожий на перекресток бесконечных, ведущих во тьму галерей за тусклыми порталами гладких стекол, отодвинул тяжелую портьеру и, поднявшись по узкой лестнице, постучал в дверь.

Тьму рассеял теплый оранжево-желтый свет. Машенька стояла на пороге, в домашнем простом белом платье до пят, держа в руке канделябр на пять свечей. Их пламя отражалась в ее глазах, как в бездонных озерах. Я вошел; апартаменты в Девичьей башне по планировке оказались копией тех, что занимал Аристарх Леонидович, но обстановка отличалась разительно. Не было ни приемной с кожаной мебелью, ни загроможденного антиквариатом кабинета, только пустые обширные залы, уставленные сокрытыми сумраком книжными стеллажами вдоль стен. Мы поднялись по еще одной лестнице и оказались в просторной комнате с двумя стрельчатыми высокими окнами и уходящим в темноту потолком; на стенах висели разных размеров картины в позолоченных и простых рамах, а посередине под балдахином цвета утреннего тумана возвышалась большая кровать. В огромном камине пылал огонь.