Ее висок был под губами Меред, и та легонько и нежно коснулась его, ощущая, как уголок рта щекочет капризный завиток. Ни вожделения, ни обжигающей жилы страсти — лишь мягкая светлая любовь. И запах цветущих яблонь.

— Я шла тогда по берегу, и уже было холодно. Мы не боимся влажного ветра с моря — он всегда кусачий и злой, к нему быстро можно привыкнуть. У меня в мешочке было совсем немного ракушек — и все простые, а мне хотелось перламутровых, переливающихся на свету. Мне хотелось нанизать их на нитку и повесить на окно, чтоб ветер играл ими, и чтоб в моем доме мне пел океан. Берег был пустой, безлюдный… чайки кричали. Волны лизали мне пятки — обувь я оставила на склоне, чтоб не замочить. Я смотрела только под ноги, слушала, как шуршит море рядом — а потом увидела на песке ракушку: витую, большую, серебристо-белую с лазурным синеватым узором, — она тихо рассмеялась, — Ты даже не представляешь, как я обрадовалась тогда. Большая удача — найти такую красоту. Я потянулась за ней, но волна, подошедшая к берегу, украла ее прямо у меня из-под руки. Я бросилась было в воду, подняла голову — и только тогда поняла, что не заметила, как ветер разыгрался. Волны высокие поднимались, а полоса суши там совсем узкая была. Я стояла и не знала, что делать. Возвращаться было опасно, потому как там на пути утесы, и в шторм на них легко подскользнуться и упасть. Вперед — тоже невесть сколько идти, и подъема нет нигде, а склоны вокруг отвесные. Я промокла, замерзла, прижалась к самым скалам спиной, молилась… а потом вдруг ветер улегся, и море перестало шуметь, словно мир весь замер и застыл. Вода расступилась, и я увидела… на самом деле, я не знаю, что увидела, — Меред пожала плечами, вспоминая, — До сих пор не знаю. Может, мне все приснилось или привиделось, а может, и нет. Я видела глаза над водой, словно кто-то чуть вынырнул из океана, и видела волосы цвета морских неспокойных волн. И мне казалось, что глаза ее тоже поглотили море. Она смотрела на меня — я знала, что это она, не спрашивай, откуда. Я боялась. Она была морской владычицей, а я — босоногой девчонкой, продрогшей и мокрой, решившей потревожить ее, когда весь мир готовится ко сну. Мне казалось, что она сейчас протянет руки, холодные, словно вода на самом дне, обвитые жемчугом и водорослями, и заберет меня к себе. Мне не хотелось, знаешь… Я должна была вернуться к отцу, сделать свои занавески из ракушек, вырезать из дерева двух лошадок для мальчишек-соседей… У меня было слишком много дел, и я не могла уйти вместе с арани. Я хотела сказать ей это, но слова не шли. А она смотрела на меня — целую вечность, кажется, а потом исчезла вдруг. Ушла в пучины, словно ее и не было, а я только успела заметить руки — белые, и впрямь обвитые жемчужными нитями, и прозрачный плавник хвоста, переливающийся под серым сумрачным небом. А потом все вернулось, и звуки, и волны, а мне под ноги вода принесла ракушку. Ту самую, с синими полосами. Я поняла, что это — подарок арани для меня. Я взяла ее и пошла обратно, в сторону дома, и мне уже не было страшно. Шторм тоже задержался, и на утесах я ни разу даже не подскользнулась. А та ракушка до сих пор должна быть в том доме, где я росла… На подоконнике. Я вырезала там гнездышко для нее, точно по форме, и мои нити с ракушками иногда цеплялись за ее спинку, и постукивали. Тихо-тихо так — будто волны морские игрались с мелкими камнями и крошевом ракушек. Если никто не вынул ее оттуда — она все еще там.