— Я не могу больше…

— Тише.

Даэн гладила ее по голове, чуть покачивая на своих руках. Ведьма не видела ее лица, но знала — глаза женщины ныне прикрыты, а ресницы наверняка чуть подрагивают: в такие моменты она заставляла теплую искорку Дара Хартанэ гореть крохотным солнышком и передавала это тепло и золотую тишь Маре. За это ведьма была искренне благодарна ей — однако нерушимая пустота Бессмертного в ней самой с каждым новым ударом колебалась все сильнее, наполняясь лишним шумом и ненужными мыслями. Пока еще Мара держалась, но никто не мог сказать, сколько еще продлится это «пока».

— Тише, — повторила Даэн, отстраняясь и беря ее лицо в ладони, внимательно заглядывая ей в глаза, — Успокойся. Скоро все это закончится. Она хочет, чтоб ты сломалась — не слушай. Не гляди. Сражайся.

Мара криво усмехнулась:

— Сражаться… Я пытаюсь, Даэн. Видит Бессмертный, пытаюсь — но не могу больше. Ты даже не представляешь, что она мне показывает. Что говорит. Ты даже не мыслишь себе.

Воцарилась тишина — долгая, словно время, плавящееся воском на свече. Вокруг них на десятки верст расстилалась безмолвная долина, укрытая снегами, а они, две одинокие фигурки, застыли где-то меж небом и землей, в крохотном домике у подножия сонных холмов. Летом в этой лачуге отдыхали пастухи — да и простые путники, что не сумели найти иного ночлега. Здесь пахло сухими травами, полынью и васильками, клеверным цветом и старой шерстью. Мебели в домике почти и не было — разве что глинобитная небольшая печурка, полка с колотой посудой да длинная лавка у окна. Одеяла они настелили прямо на пол, поближе к теплому боку печи, и холод здесь не мог добраться до них. Ночь загнала их сюда — хотя Даэн и утверждала, что до высшего города первой провинции Эллоина осталось совсем немного. Но Мара больше физически не могла идти — сны измотали ее до такой степени, что даже днем предательская слабость путалась в ногах, и их скорость значительно снизилась. Когда медная монетка солнца медленно начала клониться к линии горизонта, ведьма окончательно поняла, что дальше идти попросту не сможет. Даэн некоторое время еще пыталась поддерживать ее под руки и уговаривала идти дальше, однако в какой-то момент ноги Мары подломились, и она едва не упала в снег. Коршун буквально на руках внесла ее в пастуший домик, где ведьма наконец сумела уснуть — ненадолго, до того самого момента, пока женщина с глазами змеи не проникла в те сны.

Мара ощущала себя пустой — болезненно-пустой, неправильно и искривлено. Не так, как бывало, когда Бессмертный глядел на мир сквозь нее и прорастал васильковой звездочкой сквозь ее сердце. Даэн смотрела на нее внимательно, и на донышке ее глаз, у самого края черного, как ночь, зрачка дробилась на мелкие капельки смола, напоенная солнцем.