Кольцом ее обступали духи, чьи глаза сияли серебром и прозрачными переливами немыслимой силы. Они просыпались, они шли к ней, и Мара видела, как цветы-миры на ветвях Древа разгораются все ярче — а когда сияние стало нестерпимым, ведьма ощутила, как неведомый ветер словно утягивает ее куда-то вверх, унося ее прочь из сердца всех миров.

Несколько мгновений или несколько жизней она текла в этом потоке солнечной силы, пронизанной волнами мощнейшей энергии — а затем ее втолкнули в собственное тело, и она не сумела сдержать крика, изгибаясь дугой в руках Даэн. Боль, что вовсе не была болью, отступала, и Мара, сотрясаемая дрожью, медленно приходила в себя, затихая и замирая. Вернулся цвет и звук, вернулись ощущения, вернулось все — кроме страшной, темной сети, что оплетала ее так долго. Все, кроме тихого шепота, что убеждал ее остановиться и опустить руки. Все вернулось — и Мара вновь была тихой и целостной, изначальной, наполненной. Такой, какой и должна быть.

Даэн держала ее, и щекой Мара ощущала, как колотится ее сердце. Птица, осторожно поддерживая ее, склонилась над ней — бледная, напряженная и встревоженная, и ведьма поняла, что улыбается ей. Теперь все было верно. Теперь они справятся. Теперь все будет хорошо. И сейчас она ощущала, как великая сила, называемая Жизнью, пробудилась от долгого сна — для того, чтоб стать на их сторону в этой невиданной войне. И пускай Ярис продолжала держать весь мир в ледяных руках зимы — против нее ныне восставал сам Бессмертный. И Мара как никогда четко осознала: они с Даэн не одни.

В темном замке на краю моря туманов и теней она билась в агонии, царапая окровавленными пальцами холодные камни и рыча, словно загнанный зверь. Сеть, что она плела, распалась, развеялась по ветру, и все усилия Асхэ теперь оказались напрасными. Она в бессильной ярости вбивала хрупкие свои руки в шершавый камень — но боли не было. Асхэ не знала боли. Замерев на один миг, она поднесла окровавленную руку к лицу, глядя, как по белой коже стекают алые капли. Крохотные капельки так напоминали время — но время течет, время бесследно уходит, и поймать его невозможно. Девчонка выборола еще одну крохотную крупицу для себя и этого края — но капля та была ничтожной. Ярис восходила, и Асхэ знала — их время близилось. Колесо не сдвинулось, и с его спиц скатывались звезды, сгорающие в огне. А капли крови скатывались по ее тонкому запястью, и Асхэ вдруг рассмеялась, прижимая ладонь к собственным губам и слизывая алую соль с руки. Они могли сражаться сколько угодно — ничто не могло помешать ее королеве. И скоро этот мир узнает это — ровно за секунду до того, как обратится пеплом.