Богиня, ты можешь хотя бы в такой ситуации не думать о чьих-то там глазах, руках, бог весть еще о чем? У внутреннего голоса были интонации Меред, недовольные и укоряющие, и Лебедь отмахнулась от него, растягивая губы в улыбке. Ей хотелось еще однажды побывать в Лореотте, чтоб поиграть в подземном городе с его хозяйкой, чтобы таки выиграть у нее танец с мечами, или поцелуй, или ночь. А еще — что было вообще новым для нее — хотелось просто поглядеть на нее, такую живую среди белых высоких сводов и древних залов, полюбоваться ею хотя бы несколько мгновений, получить от нее короткую усмешку, ту самую — особенную, с прищуром, поймать взгляд, брошенный из-под ресниц. Внутри предательски затрепетало у сердца что-то нежное и мягкое, и Атеа недовольно нахмурилась: вот только этого ей не хватало. Что-то подобное она когда-то давно испытывала к Даэн, которая, хвала Богине, так и не позволила ей эти чувства взрастить. И ныне похожая болезненная и живая нежность звенела в ней, сплетаясь с тишью зимнего рассвета и превращаясь в череду образов.

Стоять, дорогуша, а ну-ка попридержи коней. Всего-то золотые глазки да крепкие плечи, а ты уже поплыла. Города тебе белые подавай, прогулки в свете кристаллов, поцелуи на мостах… Не о том тебе думать сейчас надо, Лебедь! Не о том! К тому же, эта проклятущая все равно собиралась уводить своих из пещер, а потому — замолчи-ка ты и закатай губу. Как-нибудь навестишь ее в свободное от борьбы за собственную жизнь время, угу. Насладишься и глазками, и всем прочим. Только не надо вот этого всего, не надо.

Завершив внутренний монолог, Атеа удовлетворенно кивнула, когда дрожащее мотыльковым крылом на ветру ощущение затихло и улеглось. Сейчас совершенно точно необходимо было сосредоточить внимание на другом, и она не собиралась подставлять саму себя. Выжить и жить птице в змеином гнезде — сложно, практически невозможно для тех, кто привык к иному, однако Дамала верно выразилась: Атеа была достаточно безумна и достаточно умна для того, чтобы хотя бы попытаться. Дальше загадывать покуда не стоило, однако она не могла не признать: эта игра действительно увлекала ее.

Лебеди тоже умеют кусаться, и ядом плюются на версту. Поглядим еще, кто кого. Хартанэ, я на тебя надеюсь: уверенна, ты тоже там развлекаешься, наблюдая за всем этим — а потому защити уж меня, иначе заскучаешь совсем. Давай, родная, помогай!

Утро быстро разгорелось, растеклось по темным улицам, и вскоре за окнами уже вовсю шумел город, да мелькали разноцветные платки. Птица с ее письмом улетела в Эглеир — Атеа сама выпустила ее, серьезно предупредив, что если пернатая не принесет ответ, у нее будут большие проблемы. Девушка понятия не имела, понял ли ее молодой сокол, однако с рук ее он сорвался стрелой, и Лебедь еще долго видела в льдисто-голубом высоком небе его силуэт, удаляющийся прочь. Когда птица наконец исчезла из виду, Атеа покинула птичник, направляясь к дому Виаллы и поднимая высокий меховой ворот. Мороз стоял крепкий, холод почти что звенел в воздухе, и Лебедь порадовалась тому, что надела с утра келерийскую форму. Платья, пускай даже шерстяные, не грели так, как добротные штаны да куртка — и все равно хотелось поскорее укрыться за надежными стенами, в тепле у камина. Она уже была на крыльце, когда у ворот послышалась какая-то возня, чьи-то голоса, а затем — едва различимый скрип петель, схваченных морозом, и чьи-то шаги, царапающие выметенную наледь, что сковала каменные дорожки. Атеа обернулась, невозмутимо оглядывая высокого мужчину, неторопливо идущего прямиком к ней. Тот только-только откинул глубокий капюшон, и теперь она видела его высокий лоб, резкие острые скулы, прямой нос и холодные зеленые глаза, не выражающие ровным счетом ничего. Он смотрел на нее прямо, не отводя взгляда, и во взгляде том не было ни намека на любопытство — лишь что-то сухое, словно старый мох, выдранный с корнем, колючее, словно хвойные иголки, и абсолютно пустое. С ним нельзя вести себя как дура. Он должен понять, кто перед ним. Понять — и поверить мне. Она выпрямилась, чуть приподнимая бровь, и стала ждать, когда тот приблизится к ней.