Наконец он поднялся на второй этаж, но, дойдя до спальни, понял, что забыл захватить масло гаультерии. Нужно зажечь свет и вернуться за ним в гостиную. Он пошел обратно по тихому дому. Пузырек стоял на буфете, где его оставила миссис Уивер, но едва Филип вошел, как ему почудился явственный запах этой женщины. Он откупорил пузырек, вдохнул масло, и ему сразу полегчало.

Помни про кончики пальцев… Он принялся мягко растирать шею и дальше, по спине, насколько доставали руки. Миссис Уивер была права: гораздо удобнее, когда тебя растирает кто-то другой, но этот кто-то не может быть кем угодно, в данном случае ей самой. Он нарочно затягивал процесс, периодически вдыхая гаультерию, словно масляный наркоман.

Теперь у него не было оправдания, чтобы и дальше откладывать неизбежное: пора ложиться в постель. Но перед этим он должен убрать пузырек обратно в аптечку.

Но почему должен? Почему бы не оставить его на туалетном столике до утра, когда кто-нибудь – кто же еще, как не миссис Уивер – его заберет? Он не был так одержим угловой тумбой, как, судя по всему, была одержима ею она: если он сам уберет пузырек, он лишит ее удовольствия. Но нет, это было бы проявлением трусости, нельзя потакать своему малодушию, нельзя потакать своему неврозу, иначе уже совсем скоро он не сможет делать простейшие вещи, хотя бы переходить через улицу, что гораздо опасней, даже здесь, в сельской местности, чем просто убрать пузырек в аптечку.

Не дойдя до тумбы пары шагов, он услышал, как что-то капает. Может, вода в умывальнике? Филип проверил, но кран был закрыт. Он опять шагнул к тумбе и увидел – не мог не увидеть – темную блестящую лужу на полу под ней. Он наклонился и коснулся ее – его палец окрасился не черным, а красным.

Ему на ум пришла цитата – возможно, неверная – из Лэндора[86]: «Слышишь ты, как каплет кровь?»

Занавес был раздвинут, и перед ним вновь возникла сцена: все было почти как в прошлый раз, но кое-что отличалось. На него смотрел еще один треснувший пузырек с отбитым горлышком. Сквозь трещины сочилась красная микстура от кашля. Труп из ваты – белый в красных пятнах – изображал не женщину, а мужчину. При всей своей примитивности, фигурка создавала ощущение непристойности. А лезвие перочинного ножа указывало теперь не на живот, а на шею. И было еще кое-что, смысл чего не сразу дошел до Филипа: обрезок телеграммы на грубой желтоватой бумаге со словами: «ТЯЖЕЛО РАНЕН».

В груди Филипа ужас боролся с бешенством, но бешенство возобладало. Форменное колдовство! Он ей покажет! Такого наколдует! Но какого и, главное, как? Он никогда не занимался такими вещами. Никогда даже о них не задумывался. Взглянув на верхнюю полку, он увидел, что осталось от толстого мотка ваты в тонкой голубой обертке, которую он положил как баррикаду против злого воздействия черепаховых панцирей. Может быть, миссис Уивер сдвинула вату, роясь в аптечке, и открывшийся вид так подействовал на нее?… Она ощипала вату словно гуся: повсюду валялись ватные перья, вперемешку с обрывками голубой бумаги. Филип последовал ее примеру и вскоре соорудил из всего этого гротескную женскую фигурку. Но что с ней делать? Какое именно увечье он хотел ей нанести? Какую смерть увидит эта неумолимая армия пузырьков?