Молчаливый и недовольный собой, он первым услышал пение за окном.

– Слушайте, там христославы! – Его ломавшийся голос казался простуженным.

Остальные тут же прервали беседу, и их лица озарились улыбками.

– Красиво поют, правда?

– Первые в этом году, – заметила миссис Марринер.

– Ну, не первые, дорогая, они приходили несколько дней назад, но я отослал их и сказал, что христославы должны славить Христа в канун Рождества и не раньше.

– Сколько их там?

– Думаю, двое, – сказал Джереми.

– Мужчина и женщина?

Джереми поднялся и отвел занавеску в сторону. Сад за окном был погружен во тьму, только единственный фонарь светил вдалеке.

– Не могу разглядеть, – сказал он, отворачиваясь от окна. – Но кажется, это мужчина и мальчик.

– Мужчина и мальчик? – переспросил мистер Марринер. – Это довольно необычно.

– Возможно, это певчие, папа. Ужасно здорово поют.

В этот миг зазвонил дверной колокол. Желая сохранить дух дома, а дом был старым, Марринеры оставили оригинальный латунный язычок. Стоило дернуть за шнур у парадной двери, и дом, казалось, содрогался под странный рокот, словно невидимая рука перебирала струны его сердца, а колокол издавал высокий вопль и заходился отчаянным перезвоном. Все семейство привыкло к этому феномену и переглядывалось с улыбками, когда гости подпрыгивали от неожиданности, но на этот раз подпрыгнули они сами. Они попытались различить звуки шагов по каменным плитам холла, но тщетно.

– Мисс Парфитт придет мыть посуду, но позже, – сказала миссис Марринер. – Кто выйдет и даст им что-нибудь?

– Я, – вызвалась Анна, вскочив на ноги. – Что мне им дать, папочка?

– Ну, дай им шиллинг, – произнес мистер Марринер, вынимая монету из кармана. – У него всегда оказывалась при себе нужная сумма, любая сумма.

Анна вышла из комнаты летящей походкой, с сияющим лицом великодушной благодетельницы. Спустя минуту-другую она вернулась заметно более скованной, с видом озадаченным и даже испуганным. Она не присела, а встала за своим стулом, положив руки на спинку.

– Он сказал, этого мало, – сообщила она.