Антонио настороженно подошел к двери и с трудом ее открыл – ветер был готов свалить его с ног и сорвать дверь с петель. Не успел Антонио спросить, кто это явился и по какому делу, как незнакомец прошмыгнул внутрь. На нем был замызганный плащ и красная кепка, какие носят матросы и рыбаки, и он, очевидно, промок до нитки – с него вмиг натекла лужа воды.

– Cosa vuole? – спросил Антонио. – Чего надо?

Пришелец, по лицу которого все еще текла вода, сказал:

– Я хочу видеть синьору.

– Боюсь, что нельзя, – ответил Антонио, ведь он был рослым и крепким. – E impossibile[128]. La signora больна – è molto ammalata[129] – и никого не принимает.

– И все же, – настаивал пришелец, перестав дрожать, – думаю, меня она примет.

Антонио окинул взглядом вздорного человечка, чье убогое одеяние продолжало сочиться водой, и в нем проснулось сострадание, не чуждое большинству итальянцев. Но что он мог поделать? Ему на ум пришла идея.

– Rimanga qui[130], – сказал он, указывая на комнату гондольеров, где я так часто переодевался, чтобы предстать в приличном виде перед миссис Картерет после моих потогонных вылазок в лагуну. – Оставайтесь здесь, а я одолжу вам сухую одежду и высушу вашу, – добавил он. – Можете здесь переночевать, и никому не надо об этом знать. – Он втолкнул незнакомца в комнату гондольеров. – Rimanga qui, – повторил он, – но мне придется вас запереть.

Но человек продолжал упорствовать:

– Нет, я хочу видеть синьору. У меня назначено.

– Назначено? – удивился Антонио. – Но синьора никого не принимает, она слишком больна. И in ogni caso – в любом случае – она никого не принимает без письменной рекомендации. Вы ее знаете? – спросил он, внезапно подумав, не может ли это вымокшее создание быть старым другом синьоры (разве не всякий может опуститься?), ведь тогда ему, Антонио, не поздоровится, если он его выпроводит.