Она заглянула в кастрюлю. Вода еще не закипела, но в ней уже зародилось движение. Она помутнела, со дна поднимались вверх мелкие пузырьки. И в этой мутной воде в медленном хороводе кружились большой красный кусок говядины с сахарной, словно присыпанной инеем, костью, три оранжевых морковки и единственная белая луковица. Бабка Устя смотрела в кастрюлю со скукой и отвращением.

Она уже давно, много лет, думала привычными ассоциациями. Определенный предмет, попавшись ей на глаза, всегда вызывал у нее одни и те же мысли. И сейчас, единоборствуя в кухонном закутке с непослушными луковицами, картофелинами, ножами, кастрюлями, бабка Устя в который раз думала про то, как это несправедливо, что старых людей приспосабливают готовить еду и нянчить детей. Считается, что для стариков это самое подходящее занятие, что они должны получать от него удовольствие. А сколько тысяч бульонов сварила она, бабка Устя, за свою жизнь? И еще надо жарить котлеты. И, главное, не прозевать момент и вовремя снять пену, а то потом зять Андрей Александрович будет молча, но демонстративно вылавливать ложкой из бульона коричневые хлопья и стряхивать их на край тарелки.

Бабку Устю тянуло уйти в свою комнату и полежать там, в тишине, на диване. Но она разрешала себе ложиться днем, только если болела. Давно уже миновало время, когда сон снимал усталость и восстанавливал ее силы. Теперь он отнимал их. Очень трудно бывало выбираться после из его вязкого дурмана. Спишь и не спишь, сон перемежается с явью. И все чаще приходят они — те, которых уже давно нет. И это и радостно, и страшно. И лицо Ильи… И еще начинаешь чувствовать, как перестает существовать твое тело, нет ни рук, ни ног, и сердце тукает само по себе в полной пустоте, тукает неровно, спотыкаясь, с пропусками, и хочешь не хочешь, а слушаешь эти удары задурманенным сознанием, и каждый из них начинает казаться последним.

Теперь бабка Устя боялась сна… И по твердо установившейся в мозгу схеме вслед за раздражением пришла мысль, что в этой кухонной возне ее спасение. Бабка Устя была твердо убеждена, что человек должен трудиться, пока жив, а здесь — единственное поле ее деятельности. Превозмоги себя, и найдутся силы, окажется, что они есть, приказала она себе и принялась чистить вторую луковицу, продолжая прислушиваться к воровски торопливому и вместе с тем наглому стуку молотка Удочкина. Вот я сейчас покажу тебе, старый хрыч, думала она, орудуя тупым ножом. Ты у меня повертишься, разбойник с молотком…

Она подбирала слова похлестче, пообидней, такие, что сразу припрут Удочкина к стене. Она заставит его собственными руками выдернуть из земли эти столбы.