— Мы вам мешаем, Удочкин? — печально и тихо спрашивает бабка Устя.

— Нет, — говорит Удочкин. И, помедлив, после раздумья, добавляет: — Я вас… уважаю. — Он, кажется, сам удивлен тем, что сказал. — Но потеснить слегка придется. Вы сами рассудите трезво, по-деловому, — он наклоняется поближе к бабке Усте. — Зять ваш Андрей Александрович сдавать здоровьем стал. В больнице лежал. Вам уже далеко за семьдесят. Вероника Ильинична сама дачи не потянет, продаст. И неизвестно, в какие руки земля эта попадет. А я от нее пользу получу. Отдайте мне.

Покрытое испариной, красное лицо Удочкина с тяжелым, бугристым лбом совсем близко от бабки Усти. Бледно-голубые глаза смотрят тоскливо и просительно.

— Отдайте!

Бабка Устя испуганно отодвигается от Удочкина, откидывается в гамаке, поднимает, защищаясь, тоненькую, в синих прожилках руку с зажатым в пальцах мундштуком.

— Вы ненавидите нас, Удочкин, — шепчет она.

— Нет. Я уже говорил: уважаю. Но только все мы под богом ходим. Все, как говорится, там будем. Может, мне через час умирать назначено. Не знаю. Но сам я еще лет двадцать на грешной этой земле поворочаться собираюсь. Силу чувствую, из того и исхожу. А смерти бояться — последнее дело. Пришло время — ложись и помирай. А жив — живи! Я и живу.

Голос его звучит негромко и доверительно. Он вытирает ладонью испарину со лба, смотрит в бескровное, с черными горящими глазами лицо бабки Усти. Она вздрагивающими пальцами вставляет в мундштук новую сигарету.

— Испугал я вас, — говорит Удочкин с искренним огорчением.

Рыжий пес внезапно просыпается. Вскочив, начинает крутиться на месте, яростно скребет лапой за ухом.

Бабка Устя сурово поджимает губы. Этот человек посмел посмотреть на нее с жалостью! Никогда никому не давала она этого права. И бабка Устя приказывает:

— Уберите своего пса, Удочкин! У него блохи.

— Конечно, — соглашается Удочкин. — Только собачья блоха на человека не кидается. Надо бы знать.

— А зачем мне это знать? — высокомерно спрашивает бабка Устя. — Уходите. У меня нет больше времени. Мне котлеты надо жарить.

Удочкин, нисколько не обидевшись, отворачивает рукав, смотрит на часы.

— И мне пора. Засиделся. Перекусить следует.

Он встает со стула. Оправляет на себе вылинявший студенческий костюм. Присвистнув рыжему псу, неторопливо направляется к своему участку.

Запоздалая ярость вспыхивает в сердце бабки Усти.

— Удочкин! — властно окликает она.

Удочкин послушно останавливается.