Который год каждое лето она видит все это, все замечает своими старыми, но еще зоркими глазами… И солнце по утрам она встречает первой, когда в доме все еще спят. Это принадлежит ей, но этого мало, очень мало, если это заключено в замкнутый круг, из которого нет выхода. Пусть даже этот круг вмещает в себя и прекрасные медные стволы сосен, и кусок синего неба, и облупленную, замшелую стену старого дома. Все это только часть ее одиночества.

Старик Удочкин в защитном студенческом костюме с непонятной эмблемой на рукаве ловко выхватывает из ящика гвозди, сует их в рот, стучит молотком, торопится. Поодаль на пожухшей траве валяется его пес, убитый жарой, — лежит, как меховой мешок, только ухо дергается… Вторая тропинка бежит через участок к калитке. За калиткой — дачный поселок: рынок у железнодорожной платформы, голубая палатка у речной пристани. А дальше? Дальше ничего нет. Все! Это мой круг, думает бабка Устя… За ним для меня ничего нет. Где-то в тридцати минутах езды на электричке — Москва. В Москве тоже есть мой круг…

Зимой бабка Устя живет одна в своей комнате в большой коммунальной квартире. Там мой круг — это моя комната, думает бабка Устя. И еще — коридор, кухня с четырьмя плитами (шестнадцать газовых конфорок), мой кухонный стол и тумбочка. И соседи, разные люди, о жизни которых все давным-давно известно до малейших мелочей. А за пределами дома — триста шагов по улице Герцена, потом — за угол на Суворовский, бывший Никитский бульвар, в новый продовольственный магазин самообслуживания. И обратно. И за этим кругом — уже ничего нет. Все, что за ним, — осталось только в памяти…

От всей жизни остались только эти два круга, в пределах которых она еще может существовать одна, без чужой помощи. Что ж, не так уж мало для ее возраста… Но потом и они сузятся. Настанет день, когда она не сможет сама спуститься с веранды к этому гамаку, не сможет дойти по московской улице до булочной.

Бабка Устя курит, и ее прищуренные черные глаза снова обегают привычное: веранда, ржавая труба, бочка, три медных сосны… Удочкин сует в рот гвозди, торопливо, как мальчишка украденные конфеты. Рыжий пес валяется на траве. Строит старый жулик забор, ну и пусть, устало думает бабка Устя. Он тоже очерчивает свой круг. А потом останется в нем навсегда. Когда-нибудь эти столбы сгниют. Так какое имеет значение, где они будут стоять сейчас?

Бабка Устя выковыривает из мундштука окурок сигареты, вставляет новую. Нет, нельзя разрешать хапуге разбойничать со своим молотком среди бела дня, сердито уговаривает она себя. Что скажет зять Андрей Александрович? Нельзя. Хотя бы ради справедливости. Участок и так крошечный. Удочкин загубит деревья и посадит картошку… Она закуривает новую сигарету, воинственно выпрямляется в своем гамаке. Зовет повелительно: