— Что с вами? — услышала она голос Гены.

Он смотрел на нее с удивлением.

— Ничего.

Вероника медленно отерла ладонью лоб.

— Налей мне, пожалуйста, вина. Только самую малость.

Гена поспешно взялся за бутылку.

— Хватит. Довольно.

Вероника плотно обхватила фужер внезапно повлажневшими пальцами. Гена продолжал встревоженно смотреть на нее.

— Идиоты, — тихо, задыхаясь, сказала Вероника. — Идиоты вы все! Не цените, пока имеете. Что тебе надо? Что ты шляешься здесь со своей глупой ревностью? Ты ведь должен каждую минуту благодарить жизнь за то, что тебе всего двадцать пять, что у тебя есть Саша, что вы здоровы, что вы живы, что вы будете жить! А ты ходишь здесь и трясешься, мучаешь себя и ее. Идиот…

Эта внезапная вспышка была непонятна Гене. Но его замученная болью душа сразу же почувствовала за резкими словами чужую боль.

— Вы правильно говорите, — сказал он, словно оправдываясь. — Но что я могу поделать?

— Наверное, ничего, — сказала Вероника. — Бывает в жизни так, когда уже ничего нельзя поделать…

Вероника разжала пальцы, сжимавшие фужер, и отодвинула его в сторону. За две недели своей одинокой борьбы она уже научилась распознавать приближение страха. Сейчас она почувствовала, что он опять надвигается. Боли предшествовало неожиданно возникавшее в душе отвращение ко всему вокруг. Ей вдруг стал бесконечно противен Гена, и это вино в фужере, даже на глаз липкое и тошнотно разогретое солнцем, и суетливый поток людей, шныряющих из магазина в магазин в поисках каких-то особенных, позарез необходимых им тряпок. Пронзительный красный цвет зонта над головой резал глаза, и звуки тоже стали пронзительными и резкими, рвущими слух. Захотелось заткнуть уши, захотелось полной тишины.

Боли предшествовали мысли, спокойные, словно отделенные от ее существа, от ее чувств. Все становилось отвратительно-раздражающим, и пронзала мысль, еще не сама боль, а сначала мысль о том, какой она будет, эта боль. Потом приходила боль.

Вероника сидела молча, совсем забыв о притихшем Гене, и думала о себе и о том, что ее ждет, как о постороннем. И мысли ее были спокойны и трезвы.

Краем глаза она видела, как Гена снова налил себе полный фужер вина и торопливо сглотнул его, как спасительное лекарство. К концу дня он будет пьян, с безразличием подумала Вероника. Надо предупредить Сашу.

Она морщилась от яркого солнечного света и раздражающих звуков. Мысли о сентябрьском вечере и ледяной скамье, с которой началось ее счастье, были самыми опасными, — с них всегда все и начиналось. Она постаралась отогнать их, запретить себе вспоминать. Она опять обратилась к Гене, пытаясь ухватиться за спасительную соломинку чужих дел.