— Он не воровал, — устало сказал Анисим. — Я ему подарил магнитофон.

— Все равно, — сказала Людмила Захаровна. — Вы уж думаете, что если отдельная квартира, то можно в ней жить как бог на душу положит. С голосом общественности везде надо считаться.

Потолок над головой глухо загудел под каблуками пьяного Женьки. От полноты чувств он, кажется, пустился в пляс. Людмила Захаровна подняла голову, прислушалась.

— Вот им бы и занялись, — осторожно сказал Анисим.

Присутствие Людмилы Захаровны злило его. Он стоял перед ней и не знал, что ему делать: сесть, или продолжать стоять, или нагрубить ей и потребовать, чтобы она убралась из квартиры?

— А ты нам не указывай, — сказала Людмила Захаровна. — Может, у человека жизнь не удалась. Со всяким бывает. Он хоть не ворует. На свои пьет. А ты воровские притоны устраиваешь.

— Просто вы боитесь, что он спустит с лестницы весь ваш жэковский совет, — сказал Анисим.

— Не дерзи, — сказала Людмила Захаровна. — Мне общественность не просто так власть дала. Я тебе быстренько рога обломаю.

Большие, синие и красивые (Анисим неожиданно с удивлением отметил это) ее глаза смотрели на него со спокойным чувством полного превосходства. Внешне она нисколько не была похожа ни на Риту, ни на Сергея Петровича, ни на старика Удочкина. Но Анисим подумал, что она тоже из их племени, потому что в ее взгляде была та же самая жесткость, та же наглость, убежденная в своей правоте.

Потолок над головой продолжал гудеть под каблуками Женьки, визгливые детские голоса порхали по комнате из угла в угол, утробно заурчала труба в ванной. Пот, стекая по лицу, щипал глаза… С ума можно сойти! — подумал Анисим. И почему эта женщина так уверена, что у нее есть право вмешиваться в чужую жизнь? И ее никак не убедишь, что этого нельзя делать, что это просто хамство. Почему все друг друга все время учат: в магазинах, в троллейбусах, в этих жэковских комиссиях? Лезут, делают замечания, поучают. И никто никогда не думает, есть ли у него право учить другого. Почему эта баба так убеждена, что можно в середине дня влезть к людям в квартиру и говорить, что в ней пыльно и неубрано, и сидеть в чужом кресле, как в своем?

Теперь уже не злость, а тяжелая тоска переполняла сердце Анисима. Ничего он не сможет поделать с этой бабой!

— Когда в общих квартирах жили, ей-богу, было больше порядка, — сварливо сказала Людмила Захаровна. — Там бы никто не позволил кому попало в квартире ночевать. Там каждый друг про друга все знал. А теперь попрятались за дверьми, пообивали их коленкором и думают, что могут жить как хотят!