О, да было множество случаев, о которых можно теперь говорить, начав с этого предисловия: «А помнишь?» Столько дорогих воспоминаний, которые вернут его назад, в те чудесные времена, когда они, словно беззаботные дети, изъездили верхом все графство, исходили все тропинки; есть сотни милых пустяков, что живут в душе, вызывая в памяти счастливые дни, когда о Мелани еще и речи не было. А за разговором она, наверное, сумеет прочесть в его глазах проблески чувства, некий намек, что за барьером супружеской нежности к Мелани кроется другое – что она, Скарлетт, дорога ему и желанна, как в день того незабываемого барбекю, когда у него вырвалась правда. Она не ломала себе голову над тем, что они будут делать, если Эшли заявит самым недвусмысленным образом, что любит ее. Вполне достаточно было бы знать, что она ему небезразлична… Да, она может подождать, может позволить Мелани насладиться счастливыми часами слез и объятий. А ее время еще придет. В конце-то концов, что может понимать в любви девица вроде Мелани?

– Дорогой, да ты совершенный оборванец, – сказала Мелани, когда первое волнение встречи улеглось. – Кто чинил тебе форму и почему заплатки синие?

– А по-моему, я настоящий франт, – сказал Эшли, обдумывая замечание насчет своей наружности. – Сравни меня с этим вон сбродом, сразу цена поднимется. Форму мне чинил Моуз, и, на мой взгляд, получилось очень неплохо, учитывая, что до войны он вообще не держал в руке иголку. А что до синих заплаток, то когда стоишь перед выбором, ходить ли в дырявых штанах или оторвать кусок от формы пленного янки, то… словом, выбора, как такового, и нет. Говоришь, я оборванец? Скажи спасибо своей звезде, что твой муж явился домой не босиком. Старые-то мои сапоги износились в прах, и топать бы мне домой с мешковиной на ногах, не подвернись нам два разведчика янки. Ну и вот, у одного сапоги оказались мне в самый раз.

Эшли вытянул свои длинные ноги, чтобы все повосхищались его изрядно поношенными высокими сапогами.

– А другая пара мне жутко мала, – пожаловался Кейд. – На два размера меньше! В них того и гляди загнешься. Но домой я все равно явлюсь с шиком.

– Хоть бы кому-то из нас отдал, так нет же, свинья жадная, – сказал Тони. – На наших маленьких аристократических фонтейновских ножках они бы сидели как влитые. Да гореть мне у черта в пекле, до войны наша мама не допустила бы, чтобы распоследний черный ходил в таких опорках, как у меня. Я же перед матерью опозорюсь!

– Не переживай, – задумчиво процедил Алекс, приглядываясь к сапогам Кейда. – В поезде мы его от обувки живо избавим. Перед матерью мне не важно, в каком виде предстать, но будь оно все… хм… то есть я не намерен показываться на глаза Димити Манро, когда у меня пальцы торчат.