Сразиться – и отступить. Сразиться – и отступить! Семьдесят миль за двадцать пять дней, и почти каждый день конфедераты выдерживали очередной бой. Уже и Церковь Новой Надежды осталась позади, и воспоминание утонуло в кровавой мгле сплошного безумия: жара, пыль, голод, сил нет никаких, а сапоги грохочут, давай-давай, топай по красным ухабам, давай-давай, шлепай по вязкой красной грязище, отступил, залег, окопался – и в бой, отступил, залег, окопался – и в бой. Церковь Новой Надежды – это дурной сон из другой жизни, и Большая Хибара тоже. Они там повернули и напали на янки. Дрались как черти. Но с янки ведь как: бей их, не бей, хоть все поля покрой мертвыми телами, а их только больше становится, новых, свежих янки; и вечно это зловещее синее полукольцо – так и тянется на юго-восток, в тыл к конфедератам, к железной дороге, к Атланте!

От Большой Хибары войска «серых», уставшие, измотанные, без сна, отошли к горе Дозорной, у городишки Мариетта, и растянули свои цепи десятимильной дугой. В крутые склоны врыли стрелковые гнезда, на верхушках скал установили батареи. Обливаясь потом, проклиная все на свете, мужчины волокли на себе тяжелые орудия по обрывистым откосам, потому что мулы не умеют карабкаться по таким кручам. В Атланту отправили раненых и специальных курьеров с донесениями, призванными успокоить горожан. Высоты Дозорной неприступны. Точно так же обстоит дело и с горой Сосновой, и с Затерянным холмом – их тоже превратили в военные укрепления. Выбить отсюда Старого Джо янки никак не смогут, и фланговый маневр теперь тоже едва ли возможен, так как с батарей на вершинах просматриваются и простреливаются все дороги на много миль. Атланта вздохнула посвободней, но…

Но ведь до горы Дозорной всего лишь двадцать две мили!

В тот день, когда привезли первых раненых от Дозорной, коляска миссис Мерривезер остановилась у дома тети Питти в неслыханную рань – в семь утра! – и черный кучер дядя Леви велел передать Скарлетт, чтоб немедленно одевалась: надо ехать в госпиталь. На заднем сиденье зевали еще не отошедшие ото сна Фанни Элсинг и барышни Боннел, а на козлах возвышалась мамми Элсингов с корзиной свежевыстиранных бинтов на коленях. Скарлетт вылезла из постели с большой неохотой, потому что всю ночь до рассвета протанцевала на балу у самообороны и теперь ног под собой не чуяла. Она обругала про себя последними словами деятельную и неутомимую миссис Мерривезер, а заодно и раненых, и всю Конфедерацию в целом, облачилась с помощью Присси в самое свое старое и выношенное ситцевое платье, которое надевала только для работы в госпитале, глотнула горького варева из кукурузы и сушеного сладкого картофеля – это у них теперь сходило за кофе – и вышла к девочкам.