Элизабет шагала впереди – гораздо быстрее, чем когда они шли в бар, и гораздо менее осторожно, чем обычно ходила на каблуках.

– В смысле, я же не высказывал оценочного суждения, – сказал Джек. – Я всего лишь констатировал нейтральный объективный факт: район был заброшен.

Элизабет выскочила на проезжую часть и перебежала улицу, чтобы не ждать на светофоре. Джек последовал за ней.

– В смысле, просто неправильно говорить, что это был пуэрториканский район, во всяком случае, с исторической точки зрения.

Элизабет обходила других людей на тротуаре так же, как делала это в аэропортах, когда надо было успеть на пересадку: быстро, целеустремленно и уверенно.

– До того, как здесь поселились пуэрториканцы, это был польский район, – сказал Джек, лавируя между прохожими и стараясь не отставать. – А еще раньше он был немецким.

Он ждал, что она вступится за него, что она защитит его и успокоит – «Нет, милый, в твоих словах не было никакого расистского подтекста», – и то, что она так и не попыталась его защитить, а ушла далеко вперед, заставляло его думать, что, возможно, расистский подтекст и в самом деле был, что официант прав, и это, конечно же, очень его беспокоило. Он чувствовал себя мучительно, непозволительно белым при мысли о том, что, возможно, в 1992 году этот район действительно не был заброшенным – возможно, он был очень даже жилым и густонаселенным, только Джек этого не видел или не мог увидеть. Он приехал в Чикаго в период, когда центральные кварталы пустели, а пригороды разрастались, и поэтому тогда он мог считать себя прогрессивным человеком, хорошим человеком, в отличие от тех узколобых белых людей, которые бежали за пределы города, отрезая себя от разнообразного небелого населения. Но, конечно, за этим последовали десятилетия джентрификации, и вектор мышления изменился: возможно, на самом деле именно Джек, Бенджамин и все остальные жители «Цеха» без приглашения ворвались на чужую вечеринку, потребовали к себе всеобщего внимания, а потом заявили: «Вам так повезло, что у вас есть мы!»

Опять же – то, что не было сомнительным в девяностые, стало сомнительным сейчас. Он чувствовал себя точно так же, как и когда только пришел в колледж: ему здесь не место, и он не может понять почему.

– Я не знаю, что я сделал не так, – сказал Джек. – У меня не было денег, и мне предложили не платить за аренду, и я согласился. Это было неправильно? Это делает меня чудовищем?

Элизабет не ответила. Если бы она зашагала еще быстрее, то уже перешла бы на бег.

– Ты не можешь притормозить? – не выдержал Джек, хватая ее за руку. – Что происходит?