Финальный гейм шел так же, как и предыдущие: Элизабет наносила удары с лета то в один, то в другой угол, отец дергался, бросался за мячом, проигрывал. Во время последнего розыгрыша Элизабет рассеянно задалась вопросом, почему она раньше так не играла, ведь это настолько очевидная стратегия, и размышляла об этом, когда разыгрывала очко, когда подошла к сетке, отбила мяч отца и – на сей раз укороченным ударом – отправила его в центр квадрата подачи; отец, стоявший очень далеко, крякнул и рванулся вперед, но, несмотря на его огромные скачки и длинные руки, Элизабет видела, что у него нет шансов, что он не успеет, но он бешено мчался к сетке, и Элизабет по-прежнему недоумевала, почему никогда не делала этого раньше, а когда мяч дважды отскочил от корта – розыгрыш окончен, матч выигран, – отец закричал: «Чтоб тебя!», размахнулся и движением, похожим на бросок фрисби, швырнул ракетку практически в упор – возможно, он метил в сетку, как он будет позже утверждать, а возможно, и нет, – и, глядя, как ракетка приближается, как неизбежно летит прямо в нее, Элизабет спокойно, даже смиренно подумала: «Вот почему».

ТО, ЧТО В КОНЕЧНОМ ИТОГЕ стало художественным стилем Джека Бейкера, родилось не из какой-то определенной философии или практики, а скорее из чистой необходимости: он был очень беден. Он учился в колледже, и у него не было ни цента, так что материалы, химикаты и техника для фотографии оставались для него практически недоступными. Это было незадолго до того, как цифровые фотоаппараты радикально снизили как стоимость съемки, так и трудоемкость производства снимков. Мир фотографии, куда Джек пришел примерно в 1992 году, еще оставался аналоговым миром пленки, негативов, фотобумаги, химикатов и необходимости долго возиться в лаборатории, так что каждая фотография стоила Джеку реальных, удручающих и душераздирающих затрат. Только на пленке и бумаге уже можно было разориться: черно-белая бумага «Илфорд», на которую он с вожделением смотрел в витринах магазина художественных принадлежностей в центре города, или коробки дорогих 35-миллиметровых кассет, или даже просто упаковки пластин для «Полароида» стоили бы непомерно дорого, если бы он делал столько же фотографий, как его однокурсники. К счастью для Джека, эти однокурсники – большинство из них каждый месяц получали от родителей деньги и посылки, на праздники билеты на самолет, а в некоторых случаях даже не что-нибудь, а машины, – как правило, были очень неэкономными. Джек выяснил это, убирая за ними в те вечера, когда работал на факультете искусств; заперев двери и оставшись в здании один, Джек, уборщик на полставки, ходил из аудитории в аудиторию и поражался, как много там брошено вещей: холсты на подрамниках, которые совсем чуть-чуть пошли волной; обрезки дерева, которые можно отшлифовать и использовать заново; кисти со слипшейся щетиной, которые можно очистить небольшим количеством растворителя; картонные палитры, покрытые еще не засохшими масляными красками; фотобумага, часть из которой была случайно засвечена, другая часть неправильно обработана, у еще части истек срок годности, и теперь она, скомканная, лежала в мусорных корзинах в фотостудиях и лабораториях. Все это Джек забирал себе.