— Попляши-ка, — хрипло произнес враг, замахиваясь.

Но не успел. Дернулся, поплыл взглядом и рухнул под ноги Аверкию.

— Долго примеривался, — бросил Палицын Спирьке, убирая нож.

— Дык чтоб наверняка, Аверкий Иваныч. Я ж к этому снаряду, — холоп уважительно взвесил на ладонях длинную стрелецкую пищаль, — не привыкши. У Ваньки Ногавицы по-тихому взял поглядеть. Палить-то из нее не могу, а эдак, прикладом, сработало. — Он потрогал сапогом лежащего.

— Дай ремень.

— Лес бы прочесать, Аверкий Иваныч. Вдруг не один он?

— Один, — усмехнулся Палицын. — А Ванька-то тебя прибьет за пищаль.

— А пускай прибьет, коли совести нету. Ежели б не оказалась она у меня в руках — чем бы я этого шиша разбойного успокоил?

Аверкий связал ремнем пленнику руки и подобрал саблю. Холопу досталась ноша — от берега через лес тащить на себе двести саженей к монастырю бесчувственное тело.

Чтобы пристроить неудачливого убийцу, пришлось поднять на ноги монахов. Отперли амбар с дверью и замком покрепче, там среди кадок меда и солений Палицын, не дожидаясь утра, повел дознание.

— Ну говори, кто таков и для чего имел на меня душегубный умысел.

Он устало опустился на верх бочонка. Пленник, сидя на полу в одурении, потянул связанные руки к разбитой голове, с тихим стоном ощупал окровавленные волосья. Затем мутно уставился на Палицына. С новым горьким и протяжным стоном осознал бедственность своего положения.

— Чего уж... Так добей, кромешник. Зачем тебе мое имя.

— Дурной ты или прикидываешься? Или не знаешь, на кого руку поднял? Я царев слуга, и ты на царское изволение строить тут крепость свою собачью ногу задрал. Потому я с тебя живого кожу спущу, а дознаю, кто ты есть и по чьему наущению хотел сотворить изменное злодеяние.

Разбойник свесил на грудь голову и хоть не сразу, но заговорил, роняя в бороду тяжелые, как свинцовые пули, слова.

— Прозвание мое Истратов. Городовой боярский сын Михайло Истратов. Из новгородских служилых по отечеству. Жил да служил, детей подымал, туги не знал, покуда царю в голову блажь не вступила людей своих как скотину резать...

— На царя пасть не рви, лиходей, — резко оборвал его Палицын.

— Как же иначе-то сказывать. Все одно живым от тебя теперь не уйду, так хоть душе волю дам. — Пленник сгорстал в кулаки рубаху на груди под расстегнутым кафтаном, будто та душила его. — Жена у меня была, Аксинья... Хоромы... Двор — полна чаша... Сынок Гавря... тринадцать ему стукнуло... Дочери... старшую замуж выдал за дворянина, за Проньку Микешина...

Истратов прикрыл лицо руками, склонился еще ниже. Плечи дернулись в сухом судорожном плаче.