— От, знать, хорошо в землю зарылся, — довольный, сказал монах, — коли ты мою нору не приметил... А я гляжу, ты, служба, делом занят. Только помогать-то тебе не стану.

— Да кто б твоей помощи просил, старик! Сидел бы в своей норе, зачем вылез?! — Аверкия душила бессильная злоба пополам с обидой. — Зачем нос свой суешь, куда не просят?

— А ты сабелькой-то меня располосуй, — бесстрашно и будто даже снисходительно предложил чернец, — авось, полегчает.

Палицын обмер, представив, что и впрямь придется это сделать. Ладонь безвольно сползла с рукояти сабли.

— Ты сам-то посуди, служба, — продолжил монах, видя, что Аверкию нечего ответить. — Как я Трифону в глаза смотреть буду, когда родню его, пускай дальную, не уберегу? Два раза его предавал. В третий не могу... А ты что ж за небывальщину задумал? Деду твоему, Афанасию Палицыну, такое в голову б не пришло. А был он человек немилостивый.

— Почему знаешь, что Афанасий Палицын мой дед? — пересохшим горлом выдавил Аверкий.

— Похож ты на него. Он молодым точь-в-точь такой был.

Чернец нашел в траве кочку и, сильно налегая телом на посох, уселся. Одну ногу вытянул — из-под подрясника показался деревянный копыль.

— Давай-ка сядем, покумекаем, как твою беду вылечить... А ты что стоишь, разиня? — прикрикнул он на Спирьку. — Заяц-то у тебя горелый ускачет!

Холоп, плеснув руками, побежал к костру. Аверкий садиться не стал — так и стоял против старика.

— Царь тебя на доброе дело послал, — заговорил монах, — защиту людям держать и строить. А ты хочешь добро на зло переменить.

— Не я переменил, — с горькой досадой возразил Палицын. — Свору, с цепи спущенную, кто по моему следу пустил?

— Вот я всю жизнь от государева суда бегаю. А лучше б мне было, думаю, перед земным судом встать, тогда б не страшился теперь Божьего суда. Ты ж, коли не знаешь за собой большого греха и казнь безвинно потерпишь — не хули за то ни царя, ни псаря. Чего Бог не изволит, того человек не совершит. Им свое воздастся, тебе — свое... Да еще, авось, оправдаешься перед царским судом, если сейчас горячку не напорешь.

— А не нужны мне больше оправдания от царя-злодея и его псов, — в простоте заявил государев опричник. — Не хочу более русскую кровь лить.

— Там-то, куда бежишь, крови не меньше льют, — вздохнул старый отшельник. — Расспроси-ка голанских и аглицких немцев. А ты себе чистую совесть хочешь купить жизнью твоих людей, которых оставил у падуна. Еще и той кровью, которую свеи возьмут с монастыря, с работного люда. Ты за всю царскую службу столько не загубишь, как здесь.