Настасья так низко опустила голову, что он едва расслышал:

— Нет. Только на батюшку больно смотреть. Ведь он ради меня...

— Уже слышал, что ради тебя, — махнул Трифон. — Дурно же он о тебе думает... Ну да вот что. Нет худа без добра. Ты покуда иди. Молись! А я тебя в обиду не дам. Знаю я этого немца Салингена. Если добром от тебя не отступится...

Не договорив, Трифон порывисто пошел из церкви.

10

Звонили колокола на монастырской звоннице. Была в этом перезвоне радость от победы над разбойными свеями, и тревога от того, что впредь повадятся волки ходить по овцы. Война далеко, в Ливонии, однако аукается аж на Мурмане, и конца-краю той войне нет. Работный люд с пущим усердием теперь стучал топорами, вылавливал из реки лес, тесал бревна, укладывал первые венцы крепостных башен.

В засаде на Паз-реке как задумано было, так и сделано. Пять свейских лодий остались на песчаном берегу волока. В шестую сложили более полусотни убитых и сожгли. Еще четыре длинные посудины с ошметками свейского отряда удрали обратно по реке. Из своих Палицын потерял двух охотников и боевого холопа. Возвращались, отягощенные добычей — оружием, двумя десятками пленных. В монастыре Аверкий тотчас опять снарядил людей на Паз-реку — довершить волок, забрать суда и брошенный свеями походный груз.

После молебна, бани, пированья и множества других дел Палицын отправился к Трифону. С порога объявил:

— Суди меня праведно, отче. Чуть не сгубил я умыслом твой монастырь со всеми погостами. Монаху Скрябе спасибо скажи, что не случилось этого.

Трифон не стал вдаваться в дело.

— Неисполненное намерение не во грех идет, а в победу. Я же тебя другим укорю. Отчего не передал мне словесное завещанье блаженного отца Феодорита? Про то, что он велел ставить в свое поминанье Успенскую церковь, отчего не сказал?

— Запамятовал, — повинился Аверкий и встревожился: — С Соловца кто приплыл? Какие вести?

— Феодорит приходил, — печально покачал головой Трифон. — Прощался со мной. Погребли его в каменном соловецком соборе.

Аверкий, как выловленная рыба, беззвучно открывал и закрывал рот. Придя в себя, полез в кошель на поясе. Выложил на стол золотую гривну в бархатной тряпице.

— Еще он велел, отче, отдать тебе это.

Трифон развернул тряпицу. Мельком взглянул на гривну с цепью, снова накрыл бархатом и впился в него очами.

— Легко отдаешь? Без сожаления?