— Зачем лжешь, отец? — поугрюмел Палицын. — Я лишь предупрежу свеев о засаде. Они повернут обратно, и я уйду с ними. Не будет крови.

— Не я лгу, а ты себе. Свей тебя понудят вести их в спину твоим засадным. А ты как хотел? Измена без крови не совершается.

— Что ж мне делать? — потерянно спросил Аверкий. — Вернуться нельзя, путь сам себе отрезал. — Он кивнул на бесчувственного стрельца.

— Что делать-то? Вот уж неслыханная задача. — Монах неуклюже поднялся. — Скоро свеи придут. Встань против них! У нас с ними долгий спор, издавна идет. Разгорись на люторов гневом — зачем они ходят к нам, топчут православную землю и дань с нее берут? Дай отпор ворогам, чтоб даже не грезили русской добычей.

Старик и сам разгорелся от собственных слов: взгляд запылал, палку в руке перехватил как саблю. Палицын подумал, что в давние годы чернец был лихим воином.

Монах захромал к распростертому на земле Яшке Замятне. Осторожно потыкал ему в грудь посохом. Стрелец, застонав, открыл глаза. К нему тотчас кинулся Спирька, подхватил под мышки, привалил спиной к дереву. Яшка ощупал вспухший висок.

— Ты уж, парень, прости меня, старого жихаря, Христа ради, — наклонился над ним монах. — За разбойников вас принял. В тебя каменюкой запустил.

Яшка слушал его в осоловелом недоумении. Первый раз в жизни ему повстречался чернец, метко бросающийся камнями в государевых служильцев. А старичок-то с виду неказистый, сухонький.

* * *

Робкий стук в дверь оторвал Трифона от чтения. Кто бы мог быть? Иноки не стучат, а сообщают о себе молитвой. Работным в келью настоятеля приходить не благословляется. Разве богомолец какой с насущной нуждой? Стук опять раздался, настойчивей.

— Назовись, перекрестись и входи! — крикнул Трифон.

Его внушение осталось без ответа, а стук перешел в поскребыванье. Пришлось открыть самому и остолбенеть на пороге.

Она что-то сказала, но Трифон не расслышал — в ушах зашумела кровь. Руки, никогда не трясшиеся, задрожали, и в ногах разлилась слабость.

— Елена!..

В это нельзя было поверить. И, слава Богу, не понадобилось верить. Но не было это и наваждением. Девица была из плоти и крови, со стыдливым румянцем во всю щеку, в суконной однорядке внакидку. Голова плотно покрыта серым платом. Слишком юна для мужней женки, а девичьей косы не видно — спрятала.

— Настасьей крещена, отче, — проговорила она, потупясь. — Благослови поделиться своей бедой.

Трифон все еще не мог опомниться. Пробужденная память нахлынула речным паводком, затопила ум и душу. Такое сходство — разве бывает оно случайным?

— Как же ты, дитя несмышленое, попала сюда? — совладав с собой, он напустил нужной строгости. — Не знаешь, что девицам и женкам ходу в обители дальше церкви нет, дабы не было соблазна инокам? Кто пустил тебя к кельям?