Аверкий лишь пожал плечами на странный вопрос.

— Ворожейный амулет. Деда им сгубили. Мне не надобен. Зачем взял его с собой из дому, не знаю. Пусть бы сгорел в пожаре вместе со всем...

— В огонь, — задумчиво покивал Трифон.

Он позвал келейника, отдал бархатный сверток и наказал отнести в кузню, переплавить в слиток. Затем повел совсем другой разговор.

— Рассказывал ли тебе отец или дядька его, чудовский келарь, про то, что Афанасий Палицын имел некогда невесту в Колмогорах, еще до твоей бабки?

Аверкий таких семейных преданий не слыхал.

— Она была дочь колмогорского боярского сына Акинфия Истратова. Я недолгое время служил под его началом. У этого Акинфия был еще сынок-младенец, поскребыш Лука. А тот Истратов, который у тебя под замком сидит, отпрыск Луки.

— Уже не сидит, — оборвал игумена Палицын. — Выпустил я его. Велел впредь не дурить и от опричных подалее держаться. А родословие его мне ни к чему. Что было, то быльем поросло, чего не было, то небылицей стало.

— Хорошо, что выпустил, — одобрил Трифон. — А дочь его, девицу, не видел ли? Как две капли воды на бабку похожа...

— Мало ль здесь девиц, — Аверкий досадовал на игумена за ненужные речи, — всех не узришь. Да и на что мне? Жену, живьем сгоревшую, три месяца как в землю закопали...

— Рабу Божью Федосью в алтаре и на панихидах поминаем. А девицу спасать надобно от жениха, отцом ей навязанного. Иноземцу люторской веры отдать родную кровь хочет.

— Ну так я его заново под стражу возьму, чтоб девку не бесчестил. Могу и в Колмогоры отправить, к приказным. — Палицын не понимал, чего добивается своими намеками Трифон, и начинал закипать.

— А девица сиротой жить будет?

— Возьмет кто замуж. Родовой чести ей уж все равно не видать, за тяглеца пойдет, либо купчина просватает. Что ты от меня хочешь, старче?!

Трифон ушел в молельный угол, постоял под иконами, но не в молитве, а в глубоком раздумье.

— Конечно, годы назад не повернешь. И ты не Афанасий, и она не Алена Акинфиевна... Но если уж так сложилось, то и жениться на ней тебе!

Аверкий, остолбенев, долго не находил слов. Наконец его прорвало:

— Ты, отче, в свахи ли подался?!

Он побежал вон из кельи, гневно хлопнул дверью.