Ночь неспешно катилась к рассвету. Монастырские лопари безмятежно поджаривали мертвого колдуна. Стрелец Гришка Черлень храпел, как бегущий олень. У другого костра, поодаль, воинский голова Палицын сторожил девичий бессонный покой, что-то тихо и не очень связно рассказывая.

Под утро вернулась погоня из четверых стрельцов, лопаря-опаса и виновато поскуливающих собак. След нойды привел их к речке, лежавшей поперек пути, и там оборвался.

11

Осень на Печенге наступала стремительно. Разномастные птичьи стада покинули береговые скалы. Мглистое небо завешивало пеленой дождя морскую губу, которую все чаще лохматил и вздыбливал северный ветер. Причалы в Трифоновом заливе опустели, торговое поселение безлюдело: иноземцы уплыли в свою сторону, работный люд потянулся в Колу, монастырские возвращались на Княжуху и в погосты, ставленные Трифоновой обителью по берегам Варяжского залива.

Оставались только редкие немецкие купцы, решившиеся зимовать на Печенге для обустройства своих торговых дел.

В один из дождливых дней с карбаса у причала сошел человек, с головой укрытый кожаным плащом. По размокшим грязям он дошагал до немецкого гостиного дома и забарабанил кулаком в дверь. Слуга из русских впустил его, провел на второй ярус хором, к жилым клетям, которые занимал прикащик Истратов.

— Ну, здоров будь, Михайло Лукич. Принимай, что ли, гостя.

Воинский голова Палицын сбросил мокрый плащ на руки слуге и перешагнул через порог.

— Не ожидал, — сумрачно проговорил хозяин, придя в себя от изумления. — Проходи, коли пришел.

Усевшись в разных концах горницы, они настороженно и неприветливо изучали друг друга.

— Ну так вот, Михайло Лукич, — хмуро заговорил Аверкий. — Зла я тебе никакого не сделал и впредь не сделаю. А что до твоей вражды ко мне, так это пустое. Крови твоей родни на мне нет. Да и не такой я злодей, как ты себе мнишь. А пришел я просить отдать за меня твою дочь, Настасью Михайловну...

Истратов поднялся с лавки, вспыхнув лицом и взором.

— Вижу, ты не в своем уме, господин Палицын. Спаси тебя Бог, конечно, за дочь, что вырвал ее из рук лопской ведьмы. Но в жены Настену тебе отдать?.. Единственную дочь, которую от кромешного зверья уберег... тебе, опричному разбойнику!..

Аверкий тоже уязвленно вскочил.

— А за немца-еретика, торгового мужика — лучше?! Чтоб там, в немцах, душу свою погубила?! Нет на Руси такого закона — девиц за иноверцев отдавать. Сам разбойником станешь, если сотворишь такое дело!

— Неужто так люба тебе моя дочь? — усмехнулся Истратов, садясь. — Приданого-то за ней ни полушки нету. И позору не боишься? Кто я при тебе буду — приживал безвестный? Тяглец посадский или казак беспортошный? Немцы меня при таком повороте погонят, а служилая честь нынче не про нас, беглых. Поруха и твоей чести будет, что жену неведомого рода взял.