Аверкий едва успел надеть шапку, как от строящейся стены донеслись грохот и крики. Работные мужики обронили тяжелое длинное бревно, которое вздымали наверх. Кого-то сбило наземь, кого-то придавило. К месту несчастья бежали другие. Трифон размашисто зашагал туда же. Палицын и весь свадебный поезд в оторопи смотрели, как без малого девяностолетний игумен отбросил посох, обхватил кряжистое бревно и, с натугой подняв, держал, пока вытаскивали двух зашибленных мужиков. Один громко стонал, у другого в голове была кровавая вмятина.

— Уби-ило! — охнула сваха и вот-вот зашлась бы истошным бабьим воем, но на рот ей плотно легла стрелецкая рукавица.

Трифон, бросив бревно, махнул Аверкию, крикнул:

— Езжайте.

Настасья прижалась к мужу, доверчиво заглянула в лицо:

— Дурная примета?

— Дурные приметы у дурных баб. А ты у меня разумная. — Он поцеловал ее в лоб.

Поезд помчался в объезд крепости и вскоре лихо свернул между двух недостроенных башен, где еще не было перегорожено срубами прясла. В монастырской гостинице свадьбу встречали родитель невесты и посаженный отец жениха — государев посол Иван Григорьевич Старый. От саней к крыльцу расстелили перед молодыми дорожку и снова осыпали их житом. В гостиничных сенях все перецеловались. Затем пошло праздничное пированье, и тут уж не чинились: пили, ели, говорили, кричали молодым кто во что горазд.

По правую руку от Аверкия приговаривал чашу за чашей царев посол. Иван Григорьевич возвращался из норвецкой стороны на Русь с пустыми руками и оттого был удручен. После третьей или четвертой чаши он средь свадебного веселья принялся толковать Палицыну о несговорчивых норвежанах и датских правителях Норвеги, жадных до русских земель. Не хотят они границу на условиях московского царя, а желают самое малое взять себе в вечное и полное владение и Печенгу, и Колу.

— А нам по Паз-реке надо с ними разделиться, — внушал новобрачному хмельной посол.

— Как же по Паз-реке, если и за Пазом монастырские погосты живут? — расслабленно заспорил Аверкий. — Трифон мужиков далеко расселил, до самой Тенуи-реки.

— Трифон... — пробормотал Старый, так что Палицын едва слышал его за гомоном пира. — Монастырь только Трифоном и стоит. Видал ты разбойные рожи его чернецов? Бороды седые до причинного места, латаные подрясники убогим вервием подпоясаны заради смирения, а все равно боязно к ним спиной поворачиваться. Трифон сам в молодые лета казаковал на здешних полуночных украинах. Норвежане про него уважительно отзываются. Он тут всех держит, как то бревно держал... — О несчастном происшествии на строительстве и о силище игумена Старому успели рассказать. — Трифон хозяин всех здешних мест. А помрет вскорости — другого хозяина не будет. Запустеет тут все. Норвежане с датчанами разорят и к рукам приберут либо свейские немцы...