Кола будоражила и более давние воспоминания. Здесь под осень внезапно разродилась первенцем Настасья, когда закончился год его службы на Печенге и возвращались на Русь. Ждали дитя не раньше Онеги, а он полез на свет Божий никого не спросясь. Здесь же сразу и окрестили младенца в Никольской церкви. Да как бы и не здесь же Настасья понесла второго. Дожидались зимнего пути, были полны друг дружкой...

Теперь всё. Опала всему роду. Ему — постриг в самом дальнем северном монастыре. Ей как доброй жене та же дорога. Настасья выбрала себе и дочери каргопольскую обитель, самую близкую к Мурману. Обоих сынов, урезав им поместье, Разрядный приказ отправил служить в сибирские глухомани, в новый Тобольский острожек. Старший Иван обещал отцу выслужить царево прощение, присмотреть за младшим Никишкой...

И какая нелегкая тянула его за язык. Куда сунулся, зачем?! Такие столпы погорели на этом деле, пытаясь развести царя Федора с бесплодной царицей, — старый князь Мстиславский, Шуйские. Кто он рядом с ними? Никто, пустое место. Язык расплел. Хорошо, в живых оставили. Годунов мог прибить как муху, но государь вспомнил о его печенгской службе. Как и батюшка, царь Федор Иванович весьма почитал игумена Трифона. Сослал пустоголового дворянина Палицына в Трифонову обитель.

А царь-то, простоватый Федор, которого считали слабым, оказался кремень. Царицу свою бережет, и вовсе не потому, что шурин, всесильный Годунов, истребил всех заговорщиков, которые к своей корысти мечтали о разводе государя. А любит просто, пускай и бесплодную.

Вот ведь как отзеркалило, думал и удивлялся Аверкий, тихо шагая по скрипучему снегу к церкви. Хотел развода царю, чтобы держава обзавелась наследником престола, а вышло, что самого навек разлучили с женой. А не желай другому того, чего себе не хочешь. И еще вспомнился отцов дядька, Василий Палицын, в иночестве Варлаам. Некогда он сидел в кандалажской темнице за то, что был против развода государя великого князя с бесплодной женой. Всё наоборот. Судьба, бывает, смеется в глаза, потешается над своевольными человеками.

А с Настасьей они столько лет радовались друг другу. Но в жизни надобно и попечалиться, поскорбеть. Иначе не полна она будет, жизнь...

Воевода Степан Федорович Благово, давний знакомый Аверкия, обнаружился как раз в церкви. Палицын отвлек его, напросился на неотложный разговор.

— Думаешь, каяне впрямь нацеливались на Колу? — спросил он, как только очутились вдвоем с глазу на глаз в воеводском доме. — Что пленные-то говорят?

— Из пленных только один и может говорить — на свейской молви. Для остального каянского мужичья у меня толмачей нет. А этот, воеводка Кавпей, твердо речет, что они пришли из Овлуя брать Колу. Знали, что зимой здесь стрельцов да боярских детей не более полусотни, а казаков и охочих людей того менее. Не поверишь, Аверкий Иваныч, кто снабдил их оным знанием. Датский посланник Семен Салинген, голанский немец. В последний раз он обретался на Мурмане более года назад, всюду нос совал.