– Знаете, что я сделаю сейчас, когда вы наконец дадите мне заняться тем, что по-настоящему важно? Приму человек десять-двенадцать самых богатых здешних горожан, парфюмеров и кондитеров, которых Луисито маринует снаружи, и скажу им так: если вы, сеньоры, до захода солнца не доставите мне двести тысяч песо золотом в качестве своего вклада в борьбу за народное дело, я вас расстреляю.

Он снова поскребся и потом оглядел ногти, ища результат своих поисков. И той же рукой указал на дверь:

– А вы оба уйдите с глаз моих и дайте заняться революцией, ибо она требует того настоятельно. Ты, инженер, позабудь про убитого мальчишку и про то, как Самьенто чуть было тебя не отправил на небо, а ты, индейская твоя рожа, – про то, что он тебя обругал… Так что пожмите руки друг другу и хватит собачиться!

Это было просторное, вымощенное камнем патио в большом доме неподалеку от арены для боя быков. Хозяева, сторонники Уэрты, бежали еще до начала сражения, а дом был разорен и разграблен: на полу – обломки фаянсовой посуды, битое стекло, истоптанная одежда, обугленные книги и бумаги. Мебель красного дерева пошла на растопку очага на кухне, ковры и шторы – на попоны и потники лошадей. Прислоненный к стене портрет человека в черном сюртуке и жилете с часовой цепочкой, вьющейся по животу, превратили в мишень для пристрелки оружия. Это мог быть бывший президент Порфирио Диас, но наверняка сказать было нельзя: изрешеченное пулями лицо на полотне стало неузнаваемо.

– Не сочти за труд, инженер… Пододвинь-ка мне масло.

Мартин протянул Гарсе жестянку «Монтгомери Уорд». Они сидели в изящных, обитых бархатом креслах, вытащенных из столовой. На столе, разобранное для чистки, лежало оружие – две винтовки, револьвер майора и мощный кольт 45-го калибра, которым Мартин предпочитал пользоваться во время боевых действий, хоть и не расстался со своим старым испанским «орбеа». Накануне, высадив двери оружейного магазина на улице Корреос и опустошив его полки, они в избытке запаслись патронами.

– Хорошее масло гринго делают, – одобрительно сказал Гарса, смазывая затвор.

– Что же ты хочешь? За такие-то деньги… – ответил Мартин. – Двадцать американских центов за жестянку.

– Ну, положим, нам оно досталось со скидкой.

В нескольких шагах от них сидели, латая и штопая, женщины – и Макловия Анхелес среди них. Почти все они были облачены в невообразимую смесь крестьянской одежды и нарядов, обнаруженных в платяных шкафах, однако Макловия осталась верна своей длинной темной юбке и белой полотняной блузе, на плечи которой спускались две густые черные косы. Бои в городе уже стихли, но на правом бедре у Макловии по-прежнему висела тяжелая кобура. Время от времени сольдадера поднимала голову и поглядывала то на двоих мужчин, чистивших оружие, то на группу бойцов в другом конце патио, которые, сидя или лежа возле своих составленных в козлы винтовок и свисавших с них патронташей, окружали сержанта Твоюжмать, а тот снова и снова пытался сыграть «Три смерти» на гитаре без одной струны. Все курили трофейный табак, но при этом не пили ни капли спиртного. Уже наутро после буйного победного ликования Панчо Вилья, помимо приказа перебить все бутылки в барах и кафе, распорядился расстреливать каждого, кто появится пьяным.